Алишер Навои - ФАРХАД И ШИРИН

В саду осеннем вспомни о листке,
Что пожелтел и высох вдалеке.

В саду зимы вздох обо мне издай,
Чтоб инеем покрылся зимний рай…»

И так, о милый ветерок, шепни
Великому художнику Мани,

Чья кисть, благословенная судьбой, —
Китай навек прославила собой, —

Скажи ему: «Художник-чародей,
Которому нет равных средь людей!

Ты расписал мои дворцы, — они
Венец искусства твоего, Мани!

В них кистью ты своей запечатлел
Все, что свершить я в Греции успел:

Как в бой с драконом грозным я вступил,
Как Ахримана, духа зла, убил,

Как был сражен железный великан,
Как взят был Искандаров талисман,

Как я нашел Сократа, наконец,
И как меня благословил мудрец.

Вот счет великих подвигов моих,
И кистью ты увековечил их.

Исполни же завет предсмертный мой:
Со стен изображенья эти смой,

А что не смоешь — соскобли, сотри
Во всех дворцах снаружи и внутри.

Со всех айванов посрывай шелка,
Сожги, чтоб не осталось ни клочка…

Прости мне просьбу страшную мою:
Всю боль твою, художник, сознаю,

Но если мне судьба дает взамен
Души и плоти — лишь распад и тлен,

И если должен сам исчезнуть я
В неведомых мирах небытия, —

Не нужно мне и памяти земной, —
Пусть все мои дела умрут со мной.

Так для чего же красоваться мне
Подобьем бездыханным на стене?»

И передай Карену, ветерок:
«Фархаду пригодился твой урок.

Но твой Фархад, твой ученик погиб!
Он много нарубил гранитных глыб,

Но небосвод низвергнул их потом
На голову его густым дождем.

Он рушил горы — и прославлен был,
Но сам одной горой раздавлен был».

И вот о чем, Карен, тебя прошу:
Возьми свою кирку, возьми тишу —

Разбей тот камень, на котором ты
Резцом изобразил мои черты.

Пусть обо мне ни краска, ни гранит,
Ничто воспоминанья не хранит!…»

О странствующий в мире ветерок!
Ты пролетаешь вдоль больших дорог,

Порхаешь по долам и по горам,
По многолюдным шумным городам.

Всем истинным поклонникам любви
О гибели Фархада объяви:

«О подданные, умер ваш султан!
За вас Хосровом в жертву он заклан.

В одежды черной скорби облачась,
Сплотитесь, на Хосрова ополчась.

Пролейте на него горючий дождь —
Стрел ненависти вашей жгучий дождь.

Сожгите стонами дворец его,
Престол, венец, а также самого…»

И передай Шапуру, ветерок:
«Преподал миру дружбы ты урок,

Свою ты кровь глотал, со мной дружа,
Отрады не видал, со мной дружа,

Со мной дружа, каких не пролил слез,
Каких печалей ты не перенес!

Но в дружестве других условий нет,
И да не будет до скончанья лет!

Да наградит тебя за это бог,
Свидетель моего завета — бог:

Карателем ты силам вражьим стань,
И над моей могилой стражем стань!..»

Тут речь его предсмертную глуша,
К устам Фархада подошла душа

И вмиг с душой возлюбленной слилась,
Огнем великих бед воспламенясь.

«Ла-Хавл! — он поспешил произнести, — [43] «Ла-Хавл!» — он поспешил произнести. — «Ла-Хавл!» — первые слова молитвенной формулы: «Нет силы и нет могущества, кроме как у аллаха всевышнего».
Будь милостив ко мне, господь, прости!»

На долю скорби, горести, невзгод
Так много выпало в тот час хлопот,

И шум смятенья их был так силен,
Что жителей небес встревожил он.

Печаль осиротела. А любовь,
Что в пламя превращает сердца кровь,

На плечи черную кошму надев,
Во мрак повергла юношей и дев.

И звери, видя, что почил навек
Тот благородносердый человек,

Большие слезы пролили из глаз,
За упокой души его молясь,

Его убийцу разорвав в куски,
В себя вонзали когти от тоски.

Да, если ты не знал, узнай теперь:
Людей коварных благородней зверь!

Эй, кравчий, чару яда мне налей!
Яд смертоносный мне вина милей.

Возлюбленной я верен, как Фархад.
И умереть намерен, как Фархад!

Кто словом сокрушенья начал речь,
Тот кончил похоронным плачем речь.

Когда была посажена Ширин
На царственный свой крытый паланкин,

Чтоб к месту исцеления спешить
И в том краю без треволненья жить, —

Все воины Парвиза собрались
Взглянуть на ту, кого избрал Парвиз.

Столпившись пред носилками ее,
Они как будто впали в забытье, —

Скажи, что солнце, выглянув из туч,
В густую пыль направило свой луч!

Но в этот час произошло здесь то,
Чего и ожидать не мог никто:

Пришел полюбоваться на Ширин
И шах-заде, родной Парвизов сын,

Прославленный красавец Шируйя…
Как связана со всей рекой струя,

Как искра с пламенем костра, так он
Всем естеством был с шахом сопряжен.

Однако жил с отцом он не в ладах,
И не был также с ним сердечен шах.

Так издавна меж ними повелось, —
Все — несогласье, все — раздор, все — врозь…

Как весь народ, и Шируйя глядел
На паланкин. Вдруг ветер налетел —

И занавеску поднял, и на миг
Он той луны увидел светлый лик, —

Не говори — луны, — она была,
Как солнце, ослепительно светла!

Хотя всего лишь миг он видел ту
Мир озаряющую красоту,

В нем сразу вспыхнул страсти тайный жар,
Негаснущий, необычайный жар!