Торик Александр - Русак

— Миха… — начал отвечать Михаил.

— Чао, Миха! Будь хэппи! — голос Кукарачи донёсся уже из зарослей кустов.

Разведчики растворились в «зелёнке».

Серёга так и не позвонил Михе — кусочек картона с написанным на нём телефонным номером пропал вместе с курткой, когда её, разлохмаченную в клочья осколками гранаты, поразившими спину Серёги, по кускам срезали с его окровавленного торса. Никто не стал шариться по карманам перемазанного кровью и грязью тряпья, да ещё под обстрелом.

Миха сам нашёл Сергея уже в госпитале в подмосковной Купавне. «Вован» ввалился к нему в палату, крупный, румяный, пахнущий приличным одеколоном, чисто выбритый — полная противоположность бледному, истощавшему, полупарализованному Серёге.

— Здорово, майор! — подсел Миха к Сергею на край кровати.

— Знаешь уже… — посилился улыбнуться Сергей.

— Знаю, братишка, всё знаю, — взял Серёгину руку в свою железную пятерню «вовик», — и про бой, в котором тебя ранило, и про засаду, и про то, что вас чехам «слил» за «бабло» подполковник Мурзаев, и про то, что твой Витя его чуть не порвал прямо в штабе, и про то, что потом они оба внезапно пропали, и про то, что Мурзаева через день нашли с почти полностью отрезанной головой и набитым долларами ртом, и что Виктор так с тех пор и исчез, и про то, что всё это случилось сразу после твоей отправки в Купавну. В общем, много я чего теперь знаю, братишка, чего лучше бы и знать не хотел…

— Блин! Витюха! Кукарача! Что с ним теперь? — взволнованно приподнялся на кровати Сергей. — Какой мужик был надёжный, какой разведчик классный, какой обалденный снайпер! Как ему жить-то теперь?! Он же рождён для армии, он же вояка всеми фибрами души!

— Боюсь, Серёжа, ему теперь одна дорога, в криминал, — потемнев, вздохнул Миха, — там такие спецы тоже в большой цене, особенно в качестве киллеров…

— Мрази… — непонятно о ком тихо проскрипел зубами Сергей, сжав в кулаки побелевшие от напряжения пальцы.

Миха молча смотрел себе под ноги.

— Ты-то как? — спустя некоторое время прервал молчание Серёга.

— Я? В ментуру подался, благо дядя жены в больших погонах, — улыбнулся Миха, — правда, не чисто в ментуру, а в «боевики», за пять месяцев вырос до командира группы захвата при УБОПе, всякую мерзоту рылом в грязь кладём, ну и пострелять бывает. Типа, с одной войны пришёл на другую войну! Слава Богу, жена понимает, ни разу не упрекнула, только крестит всегда на дорогу.

— Крестит? Ах, да! Крестит… Это хорошо, наверное… Я, правда, как-то ко всему этому «божественному» не особо… Что-то в моей голове Бог и всё, что вокруг творится, не сочетается… Извини, если что не так сказал! — Серёга виновато взглянул на Миху.

— Да брось ты, майор с «Мужиком»! — улыбнулся тот в ответ. — Я, кстати, тоже теперь майор, ты выздоравливай давай! Религия — дело личное, у каждого это по-своему. Не парься, прорвёмся! Чтобы у тебя мой номер больше не терялся, вот тебе сразу с аппаратом! — Миха положил около подушки Сергея новенький мобильный телефон. — Чуть что— жми вызов, и я примчусь! Если надо, со всей своей бригадой мордоворотов! Бывай, братишка!

Он поднялся с кровати, пожал обе Серегины обессиленные почти полугодовалой лёжкой в кровати руки и вышел, оставив после себя запах хорошего одеколона и, почему-то, оружейной смазки.

— Кукарача, Кукарача! — вздохнул Серёга. — Ну как же тебя так, а?

ГЛАВА 3. КУКАРАЧА

Кукарача был в части фигурой заметной как по своему не типичному для разведчиков росту — сто девяносто два сантиметра, так и всей своей колоритной, напоказ разбитной, но весьма цельной и твёрдой натурой. Кроме того, он был отличником огневой и боевой подготовки и лучшим снайпером бригады.

Стрелок он был вообще уникальный — стрелял изо всего, что попадало в его руки, вплоть до гвоздя с газетой! Серьёзно! Витюха брал газету, свёртывал её в трубку, вставлял в неё, словно в ствол ружья, двадцатисантиметровый гвоздь и коротким резким рывком выстреливал этим гвоздём из газеты, словно из пращи, пригвождая с десяти метров спичечный коробок к доске забора так, словно прибивал его молотком!

Что уж говорить про огнестрельное оружие! Из всех видов его Кукарача стрелял стоя, лёжа, навскидку, интуитивно, падая в прыжке, кувыркаясь, за спину через зеркальце, на звук в темноте, да вообще — как угодно! И попадал куда хотел, когда хотел и как хотел, словно пуля повиновалась его воле, минуя посредство выстрелившего ей оружия, а направляемая только напряжённым усилием его мысли. Про таких стрелков говорят — снайпер от Бога! Если вообще от Бога бывают снайперами…

Серёга и сам был два раза чемпионом бригады по офицерскому пятиборью, уверенно стрелял норму мастера спорта и был со всем доступным спецназу оружием «на ты», но с Кукарачей он тягаться и не дерзнул бы, настолько бессмысленным было бы такое соревнование. Да и никто, в общем-то, не дерзал, без вопросов признавая за Кукарачей славу стрелка номер один.

Что больше вызывало вопросы у сослуживцев, так это послужившая причиной прозвища Витюхи, напеваемая им постоянно, особенно в моменты умственного сосредоточения, дурацкая песенка: «Я кукарач-ча, я кукарач-ча!»

Обычно всех, интересующихся её происхождением, Витюха, не стесняясь, посылал к «ёжиковой бабушке», обрубая, обычно несвойственное спецназовцам желание лезть в чужую жизнь. Но вот с Серёгой как-то вышло так, что он нечаянно попал в непривычную для вечно ёрничающего Кукарачи минуту душевной откровенности, и тот, возможно, сам не понимая — зачем, вдруг приоткрыл Серёге вход в закрытый для всех других уголок своей души.

А вышло это так.

После очередного трудного и опасного выхода разведгруппа отсыпалась по палаткам, восстанавливая растраченные при выполнении задания силы. Только Серёга и Кукарача предпочли сну среди дня каждый своё какое-то дело. Сергей зашивал продранную на рукаве любимую зимнюю тельняшку, Кукарача любовно начищал свой табельный АПС — автоматический пистолет Стечкина, аккуратно разложив все его части перед собой на свежей утренней газете и по обычаю мырлыкая своё «Я кукарач-ча…»

— Витёк! — зубами перекусывая нитку от катушки, как-то бездумно спросил Серёга. — А что ты такое напеваешь?

— Это, командир, фокстрот такой — «Кукарача», кажись, тридцатых годов двадцатого века, что-то около того, — так же расслабленно, не задумываясь, ответил Витя, любовно начищая ствол разобранного пистолета.

— А что он так к тебе прилип? — по-прежнему почти автоматически спросил Сергей.

— Чего прилип, спрашиваешь?... — Витюха прекратил протирать пистолетный ствол ветошью. — Это, командир, можно сказать, песня всей моей жизни! Она в меня с раннего детства профессиональным палачом собачьей плетью вбита!