Александр Петров - Царский телохранитель

В августе Семеновский полк на гвардейских состязаниях «выбил» императорский приз. На вручение обещал приехать Государь, для чего на Военном поле выстроили полк, начищенный, сверкающий. Лишь на излучине Красносельской дороги появилась кавалькада автомобилей, командир полка скомандовал «на караул!», как грянул гимн «Боже, Царя храни». Государь в полковой форме стал обходить строй. Чины замерли, вытянули шеи, офицеры по своей досадной привычке принялись шепотом обсуждать поведение Царя: почему он вглядывается в лица нижних чинов, а Свиту и офицеров почти не замечает, да и выправка у него не та, мундир сидит мешковато, без особого гвардейского шика… Только за десять сажень замолкли. Иван разглядывал Государя с благоговейным страхом, как святой лик праздничный иконы в храме. Лучи вечернего солнца создавали над царственным челом тёплое сияние, звук его приятного голоса проникал глубоко внутрь. Увидев Ивана, Государь остановился и с видимым удовольствием стал его рассматривать.

— Как звать, молодец? — спросил Государь.

— Иван Стрельцов, Ваше Величество! — отчеканил гвардеец, сверкая синими глазами.

— Откуда родом?

— Из села Верякуши Лукояновского уезда Нижегородской губернии!

— Семья, детки есть?

— Есть Ваше Величество: жена Дуня, сын Тимошка и дочь Катенька!

— Как служит? — спросил Государь, слегка обернувшись к поручику.

— Отменно, Ваше Величество! Отличник! Стрелок от Бога!

— Распорядитесь выделить Ивану Стрельцову из «царской шкатулки» пятьсот рублей и перевести в дворцовую охрану, — сказал Государь кому-то из свиты, что толпилась за его спиной.

Ивану в срочном порядке выдали нагрудный серебряный крест Семеновского полка, погоны унтер-офицера и препроводили его в Царскосельский дворец.

Так он поступил в распоряжение Дворцовой полиции, где стал именоваться «царским телохранителем». Никакой особой спецподготовки ему проходить не пришлось, только инструктаж, согласно которому он становился невидимкой — это повелось еще со времен Государя Александра Александровича: его раздражала явная опека охраны. Так что если он не стоял при полном параде на карауле во дворце, остальное время приходилось буквально ползать по кустам и сопровождать Царскую семью, передавая дозор от одной группы охраны другой. Эта по большей части скрытная, секретная служба научила Ивана терпению, молчанию и бесстрастию.

Когда Иван отослал домой деньги из «царской шкатулки», к нему приехала жена Дуня, проведать мужа, посмотреть на столицу и кое-что прикупить детям и для домашнего хозяйства. Жандармский офицер тщательно проверил документы Дуни, допросил её и аккуратным почерком всё записал в журнал, чем весьма напугал деревенскую женщину и заставил её уважать мужа до страха. Ивану для размещения жены выделили квартиру и дали трое суток увольнения. Первые часы свидания Дуня уважительно приглядывалась к супругу. Она с пониманием приняла его суровую неразговорчивость, подчеркнутую аккуратность и новую для себя жесткость во взгляде. Уж она-то в полголоса причитала: «Соколик мой ненаглядный, супружник родненький, гордость наша!» Но вот в квартире появилась прислуга — статная молодая женщина с миловидным черноглазым лицом в белом кружевном переднике, по-благородному, с приседанием поздоровалась, назвалась Милицей — и стала молча убираться и готовить обед.

— Это еще зачем! — возмутилась Дуня. — Я его жена, и я сама стану хозяйствовать при муже!

— Не положено! — хором сказали Иван с Милицей, как-то очень уж дружно и слаженно.

Дуня поначалу-то проглотила обиду и затихла, но в грудь её объемную, будто ядовитая змея, приникла ревность. Она даже обращаться к супругу стала по имени-отчеству. Прислуга быстро и привычно убралась, накрыла на стол по-городскому со скатертью, хрустальными салатниками и салфетками. Рядом с кареглазой энергичной Милицей Дуня чувствовала себя деревенской простушкой, неотесанной и пахнущей потом и сеном. Между ними — её законным супругом и этой молодкой — что-то было! Они понимали друг друга с полуслова, их связывало одно государственное дело, очень важное и непонятное простой сельской женщине.

Отведала Дуня столичных разносолов и еще больше пригорюнилась: уж больно всё было вкусно и непривычно, одно слово «по-царски». Ну ничего, думала она, скоро наступит ночь, и уж она сумеет восстановить святое супружеское единство!

Но не успели они доесть десерт — эту сладкую французскую трясучку под названием «бланманже»… Не успели вознести благодарственную молитву после вкушения трапезы…

…Как в дверь кто-то резко постучал, и на пороге вырос вестовой.

— Унтер-офицер Стрельцов?

— Так точно! — вытянулся Иван, грохнув опрокинутым стулом.

— Вам надлежит немедленно явиться во Дворец в связи с чрезвычайными обстоятельствами! Гостья обязана удалиться сей же час!

— Что случилось, господин подпоручик?

— В Киеве стреляли в премьера Столыпина, — хмуро буркнул вестовой. — До окончания следствия мы все на военном положении.

Так прервалось долгожданное свидание. Так прервалось в жизни Ивана и Евдокии нечто очень важное, что им уже не удастся соединить никогда.

Дуня собралась восвояси и вернулась в село. Она даже не стала заезжать в столицу, не купила детям гостинцев. Евдокия вернулась в село с горькой обидой. Не заходя в собственный дом, она постучалась в дверь избы, что стояла на краю, у самого леса. Ей открыл Бирюк в исподнем — одинокий мужчина, тайно воздыхавший о ней. Дуня ввалилась в сени, громко хлопнула дверью, зарыдала во весь голос и в беспамятстве упала Бирюку на дремучую грудь.

Полгода после покушения на Столыпина продолжалось следствие. Дело осложняло то, что террорист Богров, оказывается, был агентом охранки и даже сам предупредил киевскую полицию о готовящемся теракте. Начальство только личным вмешательством Государя было оправдано и прощено. Все посещения Дворца находились под бдительным присмотром, казалось муха не пролетит. …А тут этот странный мужик в голубой рубашке — ходит себе, где вздумается.

— Кто таков? — спросил Иван поручика, впервые увидев столь необычного человека.

— А, этот! Новый он — фамилия вроде такая, — сказал тот, махнув рукой. — Не тревожься, это царский любимец. Его две комиссии проверяли — чист, как стеклышко! Велено всюду пропускать.

Иван с поручиком сидели в густых самшитовых кустах и были уверены в невидимости. Однако мужицкие сапоги остановились, правый шагнул сквозь прореху в кустарнике — и вот он возвышается над сгорбленным Иваном и смотрит сверху вниз, заложив огромные ладони за кожаный ремень.