Лев Кассиль - Дорогие мои мальчишки

Лазоревых Гор я нигде не заметил. На левом берегу Волги вообще горы встречаются редко — луговая здесь сторона. А ветер действительно дул не унимаясь, горячий, сухой ветер Заволжья.

Когда я вернулся к себе, мой сосед по комнате, сидевший на своей койке, роясь в толстом портфеле, сообщил, что мне есть письмо. Я увидел на своей подушке хитро сложенный ромбиком пакетик и, развернув его, прочёл:

«Синегорцы знают, что Вы прибыли, и приветствуют Вас в своём городе.

Добрый день, с приездом. Отвага, Верность, Труд — Победа!

Привет,

И внизу стоял значок синегорцев — оплетённая вьюнком стрела, положенная на радужный лук.

Я утомился с дороги и лёг вздремнуть. Когда я проснулся, внимание моё невольно привлекло что-то, настойчиво мелькавшее по потолку. Я поднял глаза кверху и увидел светлое радужное пятнышко, обегающее карниз комнаты, прыгающее на потолок и снова соскальзывающее на стены. Сперва я не придал этому никакого значения, но потом зайчик заинтересовал меня. Я заметил, что он делает правильные круги по потолку и останавливается на запылённой люстре, висюльки которой вспыхивали при этом красными, фиолетовыми, оранжевыми и зелёными огоньками. Слегка задержавшись на хрустальных подвесках люстры, зайчик снова спрыгнул на стену.

Я встал с постели и выглянул на улицу. Зной плыл над ней. Запылённая трава пробивалась сквозь унылый булыжник, и против окна, на другой стороне улицы, стоял под акацией паренёк в пионерском галстуке с толстой папкой под мышкой. Увидев меня, он отдал салют, потом показал мне издали что-то красное, сверкнувшее у него в руке, спрятал этот предмет в карман и снова отсалютовал.

— Это ужас глядеть, до чего дети распустились! — проворчал мой деловитый сосед, приподнявшись на своей койке. — Буквально драть бы следовало, да некому… Я вот тебе! — погрозил он в окно. — По твоему возрасту люди в настоящее время знаешь уже какие дела делают? А ты в кошки-мышки балуешься. Ещё пионер…

Мальчуган, словно бы не слушая его, смотрел на меня во все глаза. А глаза у него были огромные; казалось, что от них самих сейчас побегут солнечные зайчики. Я крикнул ему из окна:

— А ну, довольно там тебе мешком солнышко ловить! Так, что ли, в песенке поётся? Заходи!

Мальчишку словно ветром сдуло. Затопали, застучали внизу деревянные стукалки-сандалии, и я ещё не успел дойти до двери, как за ней раздалось:

— Можно?

— Прошу пожаловать.

Вошёл мальчик, небольшой, очень худенький, но стройный, светлоглазый, в выгоревшей тюбетейке на макушке.

— Здравствуйте. Это я вам сигналил.

— Что же это ты мне сигналил?

— Вызов давал. — И он внимательно, испытующе посмотрел мне в лицо. Затем продолжал чуточку с недоверием: — А разве вы сигнал не знаете, у вас нет с собой зеркала?

Тогда я что-то понял и предъявил своё заветное зеркальце.

— Значит, Отвага и Труд? — сказал я.

— Верность и Победа! — откликнулся он

— Так это ты мне писал?

— Я, — сказал он, чуть покраснев, но продолжая глядеть мне прямо в глаза.

— Стало быть, ты и есть Амальгама?

Он кивнул головой:

— Я тоже. Но только вам Арсений Петрович про другого говорил. Вот тут всё написано. — И он протянул мне большую папку, завязанную тесёмочками. На ней красовался цветной герб синегорцев.

Я развязал папку, открыл её и на первом листе прочёл крупный заголовок:

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ГОРОДА ЗАТОНСКА

Составлено Валерием Черепашкиным,

учеником 5 «А» класса средней школы гор. Затонска.

«В окрестностях нашего города было всегда полно неископаемых сокровищ», — прочёл я далее и перевернул страницу. Мне бросились в глаза строки:

«По-моему, кто не любит свой город, где сам родился и вырос, так города, где другие родились, он совсем уж не полюбит. Что же он тогда, спрашивается, любит на земле?»

Обратил я внимание ещё на одно место, подчеркнутое внизу той же страницы:

«Великие люди из нашего города пока ещё не выходили, но, может быть, они уже родились и живут в нём».

«Кажется, недаром приехал я сюда», — подумалось мне. И я не ошибся. Действительно, я провёл в Затонске не один день, а целых двадцать. Я выяснил не только, чем кончилась история Трёх Мастеров, но узнал ещё очень много интересного. Обо всём этом я написал в повести, которая и начнётся, в сущности, лишь со следующей главы, называющейся:

— Капка!

Капка не шевелился.

— Капка, время уже…

Он не отзывался. Ему было не до того. Он ничего не слышал. Лёшка Дульков был перед ним, долговязый Лёшка, по прозвищу Ходуля, и его следовало проучить раз и навсегда, чтобы знал, чтобы помнил. Да, раз и навсегда!

— Но, но, легче! Не имеешь права физически! — сказал Лёшка, отодвигаясь.

— А дело делать на шаляй-валяй у тебя есть право? Манкировать у тебя откуда право взялось? Я тебя отучу манкировать!

Манкировать — это было новое модное словечко у мальчиков Рыбачьего Затона.

— Я не манкирую, — сказал Лёшка. — Сами брак даёте, а Дульков отвечает. Тоже не разговор.

— Нет, ты скажи, совесть у тебя имеется? По твоей милости мы с самолёта на паровоз перешли. А сейчас нас на велосипед пересаживают, на общий смех. Так и до улитки недалеко!

— Можешь словами высказываться, а насчёт рук это оставь, говорю. Ну, слышь, Бутырев?..

Капка ударил левой. Он был левша, и это было его преимуществом в драке. Противник не ожидал удара с этой стороны. Ходуля покачнулся и сказал:

— Не имеешь полного права! Попробуй только ещё раз!

Капка попробовал ещё раз. Хорошо ударил, сильно ударил. Все видели: он маленький, а не боится длинного.

— Капка, время! — кричала ему в ухо сестра Рима и тормошила его.

Он не слышал, он ничего не слышал. Он расправлялся с Лёшкой, этим лодырем Лёшкой, этим всем надоевшим, всё дело портившим Лёшкой.

— Что, получил? Нá ещё! Мало? На! Будешь? Прими за это! Сыт?

Он услышал, что сестра подсказывает что-то насчёт времени.

Да, такое время, а этот Лёшка срамит всех ребят. И вот вчера они ещё были на щите в первой графе, на самолёте, а сегодня уже по вине Лёшки еле держатся на паровозе, а того и гляди, их перенесут в пятую графу, под велосипед.

— Капитон, довольно тебе, хватит спать! Время уже.

— А ну тебя, Римка, вот пристала!.. Уйди. Мм… Вот как встану, да…

Всё стало уплывать куда-то вбок, порвалось, как в кино, когда происходит обрыв ленты.

Капка открыл один глаз. Над ним склонилась старшая сестра Рима.

— Уйди, Римка, уйди ты!.. Всегда ты доглядеть толком не даёшь! Видишь, человеку снится чего-то, можешь обождать!

Капка со злостью посмотрел на сестру одним глазом и попробовал открыть второй. Но глаз не открывался. Вот ещё неприятность! Это всё вчерашняя история. Конечно, это он подстроил, Лёшка. Парни со Свищевки сами бы не полезли. Да, дело было совсем не так, как сейчас приснилось. Ещё бы: он был один, а их трое.