Карина Тихонова - Блюз бродячих собак

— Они их сырыми жрут, что ли? — ворчал Сан Саныч. И снаряжал Яна Майоровича с Рябчиком во внеплановую командировку за продуктами.

В общем, пионеров в лагере не любили и называли не иначе, как «пионерской сволочью». Помню всеобщий восторг, когда Ян Майорович, приехавший из города, в лицах живописал увиденную им дивную картину. На жаркой керченской улице сцепились двое пионеров, и одна пионерская сволочь ударила другую по голове велосипедом. Правда, без видимых результатов.

— Вот так вот велосипед взял, — показывал Ян Майорович, подбираясь к флегматичному Рябчику, — и по кумполу тому — хрясь!

Лагерь выл от удовольствия и требовал повторения на бис.

Раз в три дня я с упорством шизофреника вытаскивала из палатки спальный мешок и приступала к стирке, а археологи бросали работу, высыпали на берег, и, заслонившись рукой от солнца, молча наблюдали за процессом. В эти минуты мне, как никогда раньше, хотелось домой, к маме.

Как выяснилось впоследствии, коварные археологи заключили на меня пари. Дело в том, что женщины в археологическом лагере бывали часто, но прижились и выдержали практику от начала до конца только две из них.

Первой героиней была дама по фамилии Коровина, второй — дама по фамилии Кобылина. Теперь-то я поняла, почему археологи так жадно интересовались моими паспортными данными. По их научной версии, выдержать три месяца полевых работ могла только та женщина, фамилия которой намекала на связь с фауной и животным миром. Поэтому, узнав, как я называюсь, большинство археологов билось об заклад, что с первым же обратным поездом я вернусь к цивилизации.

Впрочем, нашлись и сомневающиеся.

Поскольку моя фамилия начиналась на ту же заветную букву «ка», они утверждали, что я смогу сопротивляться судьбе и некоторое время пробуду в лагере. В сроках единства не было. Одни говорили примерно о двух неделях, другие оптимистично заявляли, что худые бабы — выносливые. И вполне возможно, я выдержу даже месяц.

Как люди с научным складом ума, свои теории они решили проверить на практике.

Миновал первый месяц, потянулся второй. И ежедневно в восемь ноль-ноль я выходила из своей палатки и, волоча ноги, направлялась к раскопу. Спорившие выстраивались по дороге и впивались в меня взглядом, пытаясь угадать, не овладели ли мной пораженческие настроения.

В начале третьего месяца ко мне подошел Сан Саныч. Огляделся вокруг и снова предложил отбыть восвояси, пообещав отличный отзыв о практике. Я взятку с негодованием отвергла.

И только в самом конце лета я узнала, почему так сильно действовала на нервы начальнику экспедиции. Оказывается, спорили археологи не на что-нибудь, а на знаменитый лозунг, унижавший женское достоинство. В случае, если я отбуду свой срок полностью, Сан Саныч обещал собственноручно вынести транспарант из палатки и прилюдно сжечь его под ритуальные археологические песни-пляски. Что и сделал, к моему великому удовлетворению.

Правда, в это время я уже была в лагере своим человеком. И вовсю наслаждалась романтикой, которая привлекала меня в профессии. Было все, чего могла пожелать моя романтическая душа. Вечерние песни у костра под гитару, неповторимый археологический репертуар, который вряд ли прошел бы цензуру даже в наше демократическое время, редкие пьянки с ящиком пива на всех и неограниченное общение с умными, циничными и желчными людьми.

К концу практики я поняла, что работать археологом в нашей стране может только сдвинутый человек. Про то, что называется «зарплатой», я уже не говорю. Люди, с которыми я познакомилась в лагере, готовы были добираться до места раскопок за свой счет, если у Российского государства не найдется для этого средств. Готовы были затянуть пояса и питаться за собственный счет, если нет другого выхода. И я сильно подозреваю, что если бы им пообещали платить за научный труд, как во времена достославного Галилея, то после краткого замешательства, археологи мрачно ответили бы:

— Чихать, выкрутимся…

Угадайте, кто все последнее время спасает отечественную археологию? Ни за что не догадаетесь.

Американцы.

Да-да, это тот самый редкий случай, когда слова о дружбе и сотрудничестве, в изобилии расточаемые политиками, действительно, не расходятся с делом. А почему?

А потому, что у американцев есть все, чего нет у нашей науки. Деньги, инструменты, оборудование, лаборатории, возможность беспрепятственно передвигаться по миру… Нет только одного.

Школы.

А вот это как раз все еще сохранилось в России, несмотря на все героические усилия руководителей страны. Американцы, как люди прагматичные, предложили нам бартер. И ввели систему грантов.

Знаете, что такое «грант»? Нет, это не мебельный магазин. И совсем не жгучий испанец с длинной родословной. Поясню популярно.

Грант — это способ удовлетворить собственное научное любопытство за счет американской стороны. Но не безвозмездно. Взамен предлагалось осуществлять научное руководство над темами работ американских студентов. И темы, скажу я вам, были впечатляющими.

— «Греческие ворота гомеровского периода», — читал Сан Саныч тему одной такой научной работы, теребя усы. — Нет, ну почему именно ворота? — вопрошал он риторически. — Почему, к примеру, не собачья будка?

Ответа не было. Американцы лучились белозубыми улыбками. Их глаза были детски любознательными и восторженными. Им у нас нравилось все. Они с интересом пили тухлую воду, поедали окорочка, брились в море и называли все это красивым словосочетанием: «рашн экзотик».

Археологи относились к спонсирующей стороне с осторожностью. Старались не ранить их чувства, темы работ не критиковали. Интересуют человека ворота гомеровской Греции, ну что ж тут поделаешь? Заказывает музыку тот, кто за нее платит!

И только один раз Сан Саныч (кстати, блестяще владеющий английским языком) не выдержал.

Американец, приехавший в лагерь, взялся читать археологам лекцию о древних кельтских захоронениях, в раскопках которых он принимал деятельное участие. Лекция проходила с показом слайдов.

На одном из них крупно демонстрировалась грубо слепленная статуэтка коня, найденная в погребении.

Вообще-то, научная терминология американца была довольно комичной. Ну, например, он постоянно повторял: «Руки погребения номер один», «ноги погребения номер два…»

Это археологи вынесли, не сморгнув.

— Статуэтка жеребца! — объявил американец, показывая слайд.

Почему он так уцепился за это слово мне неизвестно. Но повторял его на все лады, пока ряды слушателей не дрогнули и злобный голос Сан Саныча не прорезал вечернюю тишину:

— Вы, что, ему под хвост заглядывали?

В общем, с практики я вернулась, обретя новых друзей. И довольно часто посещаю Институт Археологии для того, чтобы зарядиться мужеством. Если люди способны преодолевать такие трудности и при этом не бросать любимое дело, то мне ныть о своих маленьких проблемах просто неприлично.