Марина Хлебникова - Сборник стихов

Тоска. Эдемия. Витают Адамы.
Им рёбра считают ревнивые дамы,
Поскольку из пены рождаются девы,
И каждая дева, конечно же, Ева:
Легка, быстроглаза, тепла и подвижна,
Свежа, омовенна и тонколодыжна,
И самое время напомнить Адамам
Погромче, чтоб слышали девы и дамы
О возрасте, брюшке, болезнях и храпе,
О том, что детишки скучают о папе,
Что денег впритирку, поскольку не Крезы,
И ждёт домино…
Очерчен раёк горизонта порезом…
А в общем — смешно.

Снова листья горят,
Снова город меняет обличье,
Листопад–листопад,
Презирая приличья,
Рвёт с плеча у берёз
Разноцветное летнее платье
И дождинками слёз
Их готовит к январским объятьям,
И последним лучом
Говорит им, что всё проходяще,
Что зима нипочём,
Если будет весна настоящей:
Закипит молоком,
Опьянит теплым запахом мёда,
И взорвется покой,
И весенние примем мы роды…

Первая осенняя метель —
Это ржавых листьев канитель,
Под ногами рдеющий ковёр —
Наш последний с летом разговор.

Лютые солёные ветра
Скоро нам напомнят, что пора
Выше поднимать воротники:
Город взят в холодные тиски.

Норд потушит листьев огоньки,
Ост оставит мокрые мазки
На окне и вновь перечеркнёт
Струйками дождя прошедший год.

Ещё не время липовому цвету —
Щетинятся обветренные кроны,
Но по краям февральской обороны
Протаивает будущее лето.

И оттепель — обманка — незаметно
Ведёт подсчёт доверчивых бутонов
Полепестково или поладонно(??)…
Ещё не время липовому цвету…

Младенческая ясная душа
В твоих глазах святым сияет светом…
Как, девочка, ты будешь хороша,
Пока не догадаешься об этом!

Минутная уперлась в грудь Стрельца,
А часовая целится в Овена —
Давным-давно забылись на мгновение,
И так стоять остались до конца.
Ореховый футляр, большой, как дом,
Не сохранил причудливого пенья —
Там, за его рубиновым стеклом,
Неслышно притаилось безвременье.
Для девочки, забравшейся вовнутрь
И верящей, что если хлопнуть створкой,
То жизнь, замкнувшись в несколько минут,
Здесь сохранится сколь угодно долго…

Под горку змейкой
Стекает улица,
Подъезд, скамейка,
Фонарь сутулится.
Фасад заплатанный,
Морщины стен —
Далекий, ласковый,
Мой детский плен.
Старушка–лестница,
Витраж, перила —
Я ваша крестница,
Я не забыла,
Как юркой змейкой
Стекает улица,
И у скамейки
Фонарь сутулится…

Что ты, ба, мне тычешь пяльца?
Не хочу вышивать крестом!
Я умею свистеть в два пальца,
А хочу научиться — в сто!
Чтоб услышали те, что ватой
Обложили свои дома:
Да — отпетая… виновата…
Да — такая, и да — сама…
От пасхальных щедрот отрыжка —
Пусть покроют в такую мать:
Я сегодня для них ярыжка,
Дай им Бог до седин проспать!
По иголке на каждый палец —
Тянет маком из тёплых мест…
Что ты, ба, не надо пялец,
За меня кто-то вышил крест.

Моя душа стыдится оболочки,
Так юный лист стыдится грубой почки,
А я на перепутье между ними,
Я — имя…
Несобственная личная одежда,
Букварик для растущего невежды,
Согласных три и гласных три меж ними —
Всё — имя…
Эфир и смрад желудочного сока,
Смешное, возомненное высоким,
Соитие стихий, а между ними —
Лишь имя…

Мы смолили баркас, майский ветер шептался с волной,
Солнце щедро палило отвыкшие за зиму плечи,
Было нам по шестнадцать, весна говорила с весной —
Это было предтечей.

Мы не знали тогда, как закружатся наши пути,
Сколько будет дорог между этой и будущей встречей,
Просто было тепло, просто рядом хотелось идти —
Это было предтечей…

Чайка села в волну, май опять гулко бьется в виске,
Не попасть мне сейчас в тот уплывший без паруса вечер,
Наш баркас просмолённый остался лежать на песке —
Это было предтечей…

Бегу всё быстрее от детства,
Мне некуда, некуда деться —
Горят за спиною мосты —
Ни вправо, ни влево, ни ниже,
Огонь полыхает всё ближе,
И нет под руками воды.
И некогда остановиться,
Вздохнуть, постоять, удивиться,
Что вновь распустились цветы,
Что скоро уже середина,
Всё чаще мои годовщины,
И первые нити–морщины
Ведут по лицу борозды…
Галопом, галопом, галопом
По Азиям и по Европам,
И снова сгорают мосты.
А может, всё это мне снится,
И дни не мелькают, как спицы,
В разогнанной колеснице,
И вовсе горят не мосты?
А попросту отблеск плиты,
И бабушка варит варенье
В саду под вишнёвою тенью,
И пенок всплывают пласты.
И я у кипящего таза
Не щурю корыстного глаза,
А просто смотрю, как играют
В траве дворовые коты.
К варенью пчела прилипает,
Жужжит и усы в нем купает —
Попалась в капкан вкусноты!
А бабушка длинною ложкой
Мешает сироп понемножку,
И дым застилает кусты.
В передник бы старый зарыться,
Вдохнуть, захлебнуться, забыться,
Отплакаться и омыться
В потоках её доброты…
Да, бабушка, скоро мне тридцать,
И дни, как в руках твоих спицы,
И пыль по дороге клубится,
И время разводит мосты.
А может, всё это мне снится?
А может, приснилась мне ты…

Что ты, муж, меня бранишь
Так уныло, так напрасно?
Это март закапал с крыш,
И на улицах ненастно…

Разве холодно в дому?
Разве окна смотрят мутно?
Разве бегаю к кому,
От людей лицо закутав?..

Может, в том моя вина,
Что — догадливая женка —
Я растила пестуна
Для второго медвежонка?..

Может, нынче не красна —
Вот и всё тебе не любо?
Может, просится весна
Острой змейкою под шубу?..

Тихо косы расчешу,
Постелю, задую свечи…
Не ревнуй к карандашу…
Не брани меня под вечер…

Лёд у лица — виток, ещё виток,
Одна опора — рука партнёра.
Мир голубой, как голубой каток,
Мелькают лица антрепренёров.
И в этом вихре лиц и голосов,
В метели бесконечной суеты
Есть нить одна — основа из основ —
Твоя рука, твой голос, просто — ты…
Ты пальцы побелевшие сожми,
Останови кружение у бездны,
И если упаду — ты подними,
Иначе — всё на свете бесполезно.

И не успела нанизать
К венчанью бусы,
И не успела навязать
Дела и вкусы,
И не успела стать женой,
С пелён вдовея,
И стала белой из ржаной
Под судьбовеем.
Сухие выцвели глаза,
Поникли плечи —
И, значит, нечего сказать,
И плакать нечем.