Владимир Скиф - Сборник стихов

Как пенится жизнь молодая
И рвётся в запретную даль
Родного небесного края,
Где жизни и счастья не жаль!

Но жизнь ожиданья разрушит.
Знобящий вечерний восток
Обнимет дрожащую душу
И кинет в холодный поток.

Лишь память, храня постоянство,
Сжимаясь в единую плоть,
Несётся в пустое пространство,
Как маленький брошенный плот.

Сыплется иней с ветвей
В заросли зябнущих трав.
Ждёшь ли под вечер гостей,
Топишь ли печку с утра?

В мёртвом селе одному
Много ли надо тепла!
Дачник в родимом дому,
Где твоя жизнь отцвела?

Грядки копаешь весной,
Садишь картошку и лук.
За деревянной стеной
Что бережёшь от разлук?

Кончилось лето давно.
Кто сохранит урожай?
Кто на пороге родном
Вымолвит: «Не уезжай!»?

Что же! Безудержных дней
Всё перетрут жернова.
Что сохранишь без людей?
Только родные слова.

Помнишь — усталые травы
Никли к литым сапогам,
А у речной переправы
Волны ласкались к ногам.

Помнишь ли — первые льдины
Плавно несло по реке.
Край лесовой, нелюдимый
Весь отдавался тоске.

Скудость предзимнего света
И неотчётливый страх.
Крикнешь — не слышно ответа
В мёрзлых туманных лесах.

Надо успеть к перекрёстку,
К шуму на том берегу,
И на попутной трёхоске
Ехать в знобящую мглу,

К дому за дальним болотом.
Там, где за тусклым окном
После домашней работы
Молится мать перед сном.

Скоро морозы — как праздник!
Мёрзнет дорожная грязь,
Но в колее непролазной
Глохнет машина. Вылазь!

Дальше пешком… Серебристый
Воздух с высоких равнин!
Небо открылось! За мглистой
Далью мерцающей, близкой,
В доме под крышей землистой
Жизнь и забвенье равны.

Были тучи, как из стали,
Папа был. И я при нём.
И глядел товарищ Сталин
На сиротский детский дом.
На линейке все стояли.
Рядом с папой я стоял.
Клятву мальчики давали.
Клятву девочки давали.
Папа клятву принимал.
В клятве все слова знакомы.
Я всегда был в курсе тем —
Сын директора детдома,
Хоть и маленький совсем.
Рядом папа молодой.
Он с войны пришёл живой.
Не погиб он на войне.
Повезло.
Ему.
И мне.

Я рождён под мирной сенью.
Год седьмой после войны.
Утро. Праздник. Воскресенье.
Воскресение страны.
Мы тогда ещё не знали,
Сколько ждёт нас в жизни бед.
А на папиной медали
Всем знакомый силуэт.
«Я клянусь, товарищ Сталин…»
Бюст вождя в селе сломали,
Чтобы не было следа.
Но на папиной медали
Он остался навсегда.
Я сейчас, зачем — не знаю,
Эту клятву повторяю,
Словно вижу строго в ряд
Строй детдомовских ребят.
Старыми давно мы стали
И устали от обид.
«Нас никто,
товарищ Сталин,
Никогда не победит…»

В кабаке от дыма мглисто.
Объявление белеет:
«Не стреляйте в пианиста —
Он играет, как умеет».
И на солнце много пятен,
Много туч на небе хмуром,
Потому нам так понятен
Зарубежный чёрный юмор.
Мы сквозь бури и метели
Шли вперёд к великой цели
И играли, как умели,
И стреляли, как хотели.
Лучше вспомним, как когда-то
Без отрыва от народа
Пианист пошёл в солдаты
И стрелял четыре года.
Бил врагов из автомата…
Музыка не виновата.
Чёрт не взял, раз Бог не выдал —
Отстоял страну родную
И в самом Берлине выдал
Он муз ы ку полковую:
В день, когда Рейхстаг мы взяли,
И ещё горели танки, —
На простреленном рояле
Марш «Прощание славянки»…
Не унизят память свистом
В кабаке хмельные рожи.
Не стреляйте в пианиста —
Он стрелять умеет тоже.

Выпей да по-новому налей.
Если ж нет, то, значит, и не надо…
Ты осталась в памяти моей,
Словно невручённая награда.
Отзвенела тонкая струна,
Оборвав по-детски «тили-тили»…
Миром ли закончилась война —
Та, в которой мы не победили?
Где-то снова собирают рать.
И поскольку мы с тобой не пара,
Будем мы поврозь не ожидать
Нового внезапного удара.
Снова в бой — и нет пути назад?!
Плачет у кладбищенской ограды
Демобилизованный солдат —
Тот, что воевал не за награды.
Костыли… Афган или Чечня?
Кровь его за Родину пролита.
И пробито сердце у меня,
И душа моя насквозь пробита.
И хоть мир спасти мы не смогли,
Мир наступит поздно или рано,
Лишь бы беды мира утекли
В эти вот его сквозные раны.
Так помянем женщин и друзей,
Вспомним невручённые награды…
Выпей да по-новому налей,
Если ж нет, то, значит, и не надо.

Спиною чувствуя погоду,
Я понимаю, пряча взгляд,
Как страшно прибавлять по году,
Когда уже за шестьдесят.
Осталась лишь одна награда,
А может, и одна беда,
Что никуда спешить не надо,
Спешить не надо никуда.
Ведь старость — долгое сиротство.
Как ни ворчи и слёз ни лей,
Уже всё меньше остаётся
Здоровья, времени, друзей.
Что будет дальше? — я не знаю:
Где обрывается стезя?
Но вот возьму и опоздаю,
Куда опаздывать нельзя…

Как будто в предсмертном угаре
Рождается утро в ночи.
И чёрное солнце нам дарит
Свои ледяные лучи.
И чёрная водка в стакане
От слёз наших стала бела.
Вот здесь — в мировом океане
Япония раньше была.
Ах, как же мы были беспечны
И чёрных не видели дыр!..
Ничто в этом мире не вечно,
Особенно сам этот мир.
Наивны ненужные споры
В преддверии новых утрат,
И молча Уральские горы
Из чёрной пучины глядят.
Пусть гавани нового брега
Пока что неведомы нам,
Но светлая тень от ковчега
Упрямо скользит по волнам.

Глядеть бы и глядеть из-под руки,
Не раздвигая времени завесу,
На этот лес по берегам реки
И на реку, текущую по лесу,
Чтобы впитать всю радость и всю грусть,
Что лес копил, что лес берёг веками.
Я над обрывом к дереву прижмусь,
Чтобы берёзку выслушать руками.
Она такая стройная на вид,
А жизнь её и гнула и ломала,
И пусть у нас по-разному болит,
Но общего у нас в судьбе немало.
Я нашу землю, как она, люблю —
И снег, и дождь, и радугу над нами,
Хотя дождинки радостно ловлю
Не листьями, а мокрыми губами.
Я понял, лишь доживши до седин,
Как больно жжёт берёзовое пламя.
А Божий мир велик,
но он един,
И крона кровно связана с корнями.
Все наши даты выстроятся в ряд,
Ведь на мосту искать не надо брода,
И прадеды со мной заговорят
На вечном языке без перевода.
И скоро мне, как им, держать ответ,
Как прожил жизнь и не нарушил лада.
Когда с мною этот Божий мир,
То мне пока другого и не надо.
А я не спас Россию от беды
И не погиб во славу и во имя…
Лишь плеск воды.
Лишь только плеск воды.
Да шум берёз над плёсами речными.