Юрий Влодов - Люди и боги

Как любила Христа Магдалина!..
Извивалась под грязным плащом,
Улыбалась похабно и длинно
И толкала Иуду плечом…
А пустыня, в предчувствии чуда,
Обмирала и куталась в хмарь…
Как любил Магдалину Иуда!..
Как ласкал Магдалину Иуда!..
Как терзал неподкупную тварь!..

Когда тащила римская военщина
Хмельную Магдалину под кусты,
Она уперлась, в ней восстала женщина
Почти непостижимой чистоты.
Она вскричала: «Эти груди тленные
Сам Божий Сын вылизывал, как пес!..»
Услышал Некто. Сплюнул во вселенные
И оскорбился, видимо, всерьез.
И тут же застучали топоры
До срока, до положенной поры.
И, устрашая глупого Христа,
Над миром воспарила тень креста.

И топнул Яхве: «Встань! Очнись, плебей!
Яви, Иуда, преданность сыновью!.. —
И страшно крикнул: — Выродка убей!..
Убей урода! — и упейся кровью!..»

Друг друга предали…
И — сразу легче стало.
Иуда — горяч и смугл —
Шагал из угла в угол,
Шагал из угла в угол,
Терзал запотелый ус!..
А мысль долбила по нервам:
«Успеть бы предать первым!
Суметь бы предать первым!..
Пока не предал Исус!..»

Переплелись пути добра и зла:
Святой продаст святейшего под мукой.
Пастух — и тот вонючего козла
С пахучим агнцем спутает под мухой…
Над Иудеей — огненный клубок,
Вокруг пески, шипящие, как щелочь…
И черт-те знает, кто там — полубог,
А кто, простите, — завтрашняя сволочь!..

Есть версия о том, что у Пилата
Была ума казенная палата.
Пилату доложили: «Ученик
Учителя запродал». Тот сказал:
«Ученика повесить как собаку! —
И, уходя, добавил: — Я — солдат».
И много лет протяжно пахнет псиной
То дерево, что мы зовем осиной.
Иудова баллада
Вот еврей еврея продал,
В кошелек награду ссыпал,
Летний дождь на землю выпал,
А казненный — душу отдал.
Но пока еще казненный
Испускал глухие вздохи,
Этот самый награжденный
Мыслил так: «Дела неплохи,
Даже очень. И покуда
Живо кесарево слово,
Будет жить еврей Иуда —
Страж спокойствия земного».
И с чего нам бить тревогу? —
Невредимо, слава Богу,
Наше собственное тело…
А безбожный — душу отдал!..
И кому какое дело,
Что еврей еврея продал?!

Иуда взял бездарно — серебром.
Сбил цену на предательство людское.
И праведный над ним разверзся гром!
А взял бы золотом — хоть помер бы в покое.

Все скрестилось. И Спаситель поднял голову,
Желчным оком разжигая произвол.
Как секирой по расплавленному олову,
По глазам первосвященников провел.
«Разве истина в кровавой человечности?!
Ха! — явились на позор, как на парад!..»
И таилось в предвечерней лунной млечности
Ухо Богово — округлый аппарат…
Покатилась иудейская история
Каплей крови по Господнему ребру…
И, похожие на пепел крематория,
Пейсы старцев трепыхались на ветру.

Иномирцу тесно во Христе, —
Еле уместился на кресте.

Над Иудеей, прокаженной и святой,
Над человечьей срамотой и суетой,
Провисло корабля мерцающее дно,
И тучей грозовой окуталось оно.
И псевдобога тяжеленная рука
В миг расставанья по-отечески легка.
И псевдочеловек, прекрасный и нагой,
На огненный песок ступил босой ногой…
И хлынул ливень…

— Я — сын Господен! — что тебе во мне?!
— Нет, погоди. Однажды на войне
(Когда еще у кесаря в опале
Я не был) мы в шатре походном спали.
И я спросил: как долог римский век?
Ответил кесарь: «Мир стоит на страхе!
Но помни: розы не растут на прахе!..»
Мне жаль его… Он слабый человек…
А я живуч, коварен и силен.
Мой череп слишком густо заселен
Идеями, угодными судьбе.
Моя удача — кроется в тебе!
Смирись, мой сероглазый пьедестал!..
— Прости, Пилат! — я так от вас устал!..
— О, мудрый плут! Я верю в наш венец!
Легенда есть, но надобен конец! —
Эй, стража!..

Что видел Ирод? — только молнию в пыли…
Что слышал Понтий? — только бабий стон земли…
Взглянул с креста Христос на космолетный след,
И сам закрыл глаза. На много тысяч лет.

Странные слухи о странном после:
Хохот и гогот в народе посеяв,
Едет Спаситель на драном осле,
Едет Спаситель спасать фарисеев…
Пьяным народом гоним и храним,
Ногу поставил в тряпичное стремя…
Бог на осле! И, как крылья, над ним
Пагубно свищут Пространство и Время!..

Из песков — жара утробья
Смертной тяготой томит.
И ледовые надгробья
Чужемирных пирамид.
Над загадочным Египтом
Солнца сплющенный вопрос.
И божественный постскриптум:
Ослик, Дева и Христос.

Такая жуть, такая дичь в пустыне,
Что дьяволом почувствует себя
Не только дух, но даже раб земной…
«Эй, — кто живой?! Ни ворона, ни крысы…
Гадюка проблеснула по бархану,
Как жалкий отголосок Божьей мысли…
Кто прячется во мгле?!»
«Я — тень твоя!..
Твоя судьба по имени Иуда!..»
«А-а… Это ты… Меня предупредили,
Что ты живуч… Ты сделаешь свое…»
«Бессмертен дух! — и тень его бессмертна!..
Но тень имеет свойство отделяться…
Да и судьба, как зеркало времен,
Живет своей неуловимой тайной…»
«Ты знаешь больше, чем дано рабу.
Чтоб не прослыть в легендах слабовольным,
Бог как бы отвергает всю палитру
Полутонов…
Ты понял, иудей?..»
Так повстречались Небо и Земля.
Добро и Зло соприкоснули крылья.
Два мира параллельных в одночасье
Пересеклись крестом…

Сохнут простиранных тучек простыни…
Божий безумец уходит в пустыни…
А по следам боголепного сына
Вяло хромает приблудная псина.
Ищет безумец блаженное место,
Месит ногами песчаное тесто.
Псина натертую лапу замоет,
В спину Мессии по-бабьи завоет.
Ветры взывают: «Ах, дети вы, дети!
Дети вы, дети! — куда же вас дети?!
Все мы срамны в этом мире убогом,
Все мы равны перед Господом Богом…»
Ветры по-бесьи пески подвевают…
Да в занебесье свищи подвывают…
Так и бредут — обреченные, в паре,
Две сироты… Две безумные твари…

Рыжий апостол, замызган и бос,
Задал Учителю робко
Самый существенный полувопрос,
Глупый, как пробка:
«Если разверзнутся хляби и Суд
Всех безымянных разбудит?!»
«А-а, ерунда! — усмехнулся Исус, —
Хуже не будет.
Видишь? — и месяц прощально поник,
Но от него не убудет…»
«Благослови! — прошептал ученик. —
Хуже не будет…»