Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины

Что ни говори, а хорошо иногда пожить в таких условиях, когда точно знаешь, что никто из твоего окружения не скажет: «Ты взрослый человек, веди себя серьезно, прояви уравновешенность».

Африка, эта древнейшая из земель, всех своих гостей, за исключением профессиональных захватчиков и браконьеров, превращает в детей. В Африке не услышишь, чтобы кто-то кому-то говорил: «Пора взрослеть». Здесь и люди, и животные, прожив на свете год, становятся на год старше, а некоторые на год опытнее. Те, чья жизнь короче, учатся быстрее. Молодая газель к двум годам уже взрослое, серьезное и уравновешенное существо. Она и после первых четырех недель весьма серьезна и уравновешенна. Здешние люди — вечные дети по сравнению со своей землей, и, как в армии, старшинство и маразм идут рука об руку. Детство в душе — это не зазорно. Наоборот, почетно. При этом ты всегда должен оставаться мужчиной. Драться старайся на выгодных для себя условиях, но если припрет, то дерись вопреки любому раскладу и без мысли о конце. Уважай племенной закон, соблюдай его по мере сил, а если сил не хватит, с достоинством прими наказание. И никто никогда не упрекнет тебя за детскую чистоту, детскую честность и благородство.

Остается загадкой, зачем Мэри понадобилось убивать геренука. Самцы этих странных длинношеих газелей наделены тяжелыми изогнутыми рогами, выступающими далеко вперед. Мясо их приятно на вкус, однако мясо газели Томпсона или импалы не в пример вкуснее.

Получилось как со львом, по поводу которого ни у кого не возникало вопросов: все понимали, почему Мэри должна его убить. Правда, старожилы, прошедшие не одну сотню сафари, никак не могли взять в толк, зачем это делать таким старомодным способом, но правильные пацаны ни на минуту не сомневались, что причина носит чисто религиозный характер. Геренука тоже следовало убить не так, как принято у нормальных людей, а непременно в полдень, иначе, по-видимому, ритуал лишался смысла.

К концу утренней охоты геренуки обычно уходят в густой кустарник. В тех редких случаях, когда одного из них удавалось застать на открытом месте, наши попытки выглядели следующим образом. Мэри и Чаро вылезали из машины и пытались подобраться на расстояние выстрела. Геренук замечал их и отбегал подальше. Точнее, замечал он меня и Нгуи, потому что мы неизменно двигались чуть позади и не особо осторожничали. После нескольких попыток всем становилось жарко и мы возвращались к машине. Насколько мне известно, в процессе такого рода охоты на геренука ни один геренук не пострадал.

— Черт бы побрал этого геренука! — сказала Мэри. — Смотрел мне прямо в глаза. Все, что я видела, — это его рога и морду. А потом раз — и скрылся за кустом. И уже не разберешь, самка там шебуршится или самец. А потом начал в догонялки играть. Я могла бы его подстрелить, но боялась ранить.

— Ничего, в другой раз получится. Сегодня ты очень грамотно охотилась, молодец.

— Тебе и твоему дружку совсем не обязательно ходить за мной хвостом.

— Ты ведь понимаешь, солнце, так полагается.

— Достало уже. Сейчас, я полагаю, в Шамбу поедете?

— Нет, вернемся прямо в лагерь. Выпьем чего-нибудь холодненького.

— Не знаю, почему меня все время сюда тянет. Я и против геренуков ничего не имею.

— Это как такой островок, оазис среди песков. Чтобы сюда попасть, надо пересечь пустыню. В этом всегда есть очарование.

— Жаль, что я плохо умею бить навскидку. Да еще и коротышка. В тот раз, помнишь, даже льва не увидела. Ты видел, все видели, а я нет.

— Там место неудачное.

— Кстати, недалеко отсюда.

— Не сюда, — сказал я водителю. — Квенда на лагерь.

— Спасибо, что не поехал в Шамбу. Иногда ты правильно себя ведешь.

— Это ты молодец. И все понимаешь.

— Не всегда. Нет, я не против, чтобы ты туда ездил, даже наоборот. Надо изучать, собирать материал.

— Я не собираюсь ехать без дела. Позовут — поеду.

— Ну, за этим не станет, можешь не сомневаться.

Если не заезжать в Шамбу, то обратная дорога в лагерь очень живописна: одна поляна сменяет другую, а между ними посверкивают озера в обрамлении деревьев, и повсюду мелькают газели Гранта — либо их квадратные белые крупы, либо бело-коричневые тела, вытянутые в легком беге. Особенно красивы самцы с отброшенными назад рогами. Затем машина описывает плавную дугу, огибая заросли кустарника, и впереди, на фоне парящей в дымке вершины, показываются зеленые палатки среди редких желтых деревьев.

Сегодня, кроме нас, в лагере никого не было — неслыханная редкость. Я сидел в столовой под навесом, в тени большого дерева, поджидая Мэри, которая пошла умыться, и думал, что хорошо бы перед обедом чего-нибудь выпить. Дурные вести уже спешили к нам со всех ног, однако пока все было тихо, и зловещие фигуры посыльных не сидели вокруг костра. Грузовики, уехавшие за дровами, еще не вернулись. Я знал, что вместе с дровами они привезут воду, а быть может, и весточку из Шамбы. Умывшись, я переоделся в свежую рубашку, шорты и мокасины, уселся в тени и почувствовал себя совсем хорошо.

Задний полог палатки был расстегнут, и со стороны вершины тянуло ветерком с примесью едва уловимой свежести снега.

Мэри вошла в палатку и воскликнула:

— О, ты себе еще не налил!.. Сейчас исправим.

На ней был выцветший тщательно выглаженный сафари-костюм, смотревшийся очень выигрышно. Разлив кампари и джин по высоким стаканам и оглядываясь в поисках брезентовой фляги с сифоном, она сказала:

— Наконец-то мы по-настоящему одни. Как в Магади, только лучше.

Она протянула стакан, и мы чокнулись.

— Знаешь, я, конечно, люблю Персиваля, и жаль, что он уехал, но вдвоем с тобой, как сейчас, — это лучше всего. Можешь заботиться обо мне, сколько душе угодно, я больше не буду злиться. Сделаю все, что ты захочешь, только со Стукачом не буду дружить.

— Ты у меня молодец. Мне тоже хорошо с тобой. Я, бывает, веду себя как идиот, ты просто не обращай внимания.

— Ты не идиот. Природа здесь гораздо лучше, чем в Магади, и мы можем делать что хотим. Все будет замечательно, вот увидишь.

Снаружи раздалось покашливание. Я сразу догадался, кто пожаловал, и мысленно сопроводил догадку речевыми оборотами, не подходящими для печати.

— Ну ладно, заходи.

В палатку вошел официальный осведомитель местного охотоведческого хозяйства, в просторечии Стукач.

Это был высокий статный мужчина в приличных брюках и темно-голубой свежевыстиранной рубашке с белыми полосками по бокам; плечи его были укрыты дамской шалью, а на голове красовалась войлочная шляпа с полями. Все детали туалета, судя по всему, он получил в подарок. Похожий платок я раньше видел в дешевой индийской лавочке в Лойтокитоке. Темно-коричневое лицо с выдающимися чертами сохранило признаки былой привлекательности. По-английски Стукач говорил медленно, очень старательно, с книжными оборотами и весьма сложным акцентом.