Генрих Манн - Венера

— Нет, — искренне созналась она.

— Подумай, — отечески приказал паша. — Ты встречалась с этой дамой в Заре лет… лет пятнадцать тому назад.

— Герцогиня Асси? — недоверчиво, с заблестевшими глазами, прошептала Фатма.

— Но кто же заколдовал вас? Вы не постарели, нисколько — но вы стали совсем другой. Мне кажется, теперь я знаю вас лучше, чем прежде…

— В самом деле?

— И я совсем не удивляюсь, что вы вдруг очутились у нас Тогда, в Заре, я удивлялась, когда вы приходили. Я даже немного робела перед вами. Вы были чем-то совершенно незнакомым. Никогда в то время вы не бросались так на подушки.

Герцогиня покоилась на двух больших, голубовато-серебряных подушках. Напротив нее на кучу зеленых, с лиловыми цветами, опиралась, почти стоя, высокая, совершенно нагая женщина. Она была менее жирна, чем Фатма, но шире ее, и тело у нее было более плотное. Ее маленькие крепкие груди, широкий, без складок, Живот и бедра, сомкнутые, в мощную массу животной жизни, высоко и медленно вздымались. Неподвижные глаза блестели под грудой черных волос. Они сводом возвышались над низким лбом и тяжелой массой лежали на затылке. Руки были вытянуты по краям подушек и унизаны широкими браслетами, соскальзывавшими на кисти с крупными пальцами. С диадемы свешивалось покрывало; оно, колеблясь, окружало прическу, спускалось вдоль руки, и, описав дугу, падало на колени; прозрачное, как воздух, дрожало оно над слабо блестевшей слоновой костью этого тела. Легкая тень ложилась на бока и сгущалась под мышками.

— Это Мелек, — пояснил Измаил-Ибн-паша. — Моя вторая жена. Третья и четвертая находятся рядом.

Он поднял портьеру из тростника и бус и положил край ее на табурет. Вторая комната была, благодаря полузакрытым ставням, полна зеленого света, а на пороге лежал вчерашний красавец-флейтист, нагой как Мелек; он лежал на боку, подложив руку под голову. Фатма, паша и герцогиня молча смотрели на него; в это время мимо них важно прошел павлин. Он взобрался на спящего, повертел блестящей шеей и спорхнул с другой стороны на пол, в зеленый свет, под шелест своего пестрого хвоста, медленно скользнувшего по узкому, светлому колену юноши.

В то же время из глубины комнаты быстро и грациозно вышла молодая дама в изящном белом летнем костюме, с соломенной шляпой в руке. Она осторожно, подняв юбки, обошла птицу и нагое тело.

— Вот, герцогиня, это Эмина, — сказал паша.

«Ах, — подумала герцогиня, — это та красивая длинноволосая девушка в венке из роз, которая так безудержно танцевала».

Эмина бросила на Мелек и Фатму торжествующий взгляд.

— Вы наги или плохо одеты. Я же была на посту, и я одета.

Измаил-Ибн-паша шарил по всем углам.

— Где же Фарида?

Эмма пожала плечами. Фатма объявила:

— Где же она может быть? Там, где ей весело. Она опять не ночевала дома.

— А этот проклятый маленький неверный, который валяется без рубашки в твоей спальне, Эмина! — пробормотал старик. — Я даю вам слишком много свободы, женушки. Я слишком добр, герцогиня, — добродушный старый крестьянин. Что вы тут натворили? Не спит ли мальчик так, как будто никогда не собирается проснуться?

— Это Мелек виновата, — уверяла Эмина. — Не я самая дурная.

Мелек медленно ворочала своими эмалевыми глазами. Фатма прижалась к мужу, ероша ему бороду ручками.

— Теперь ты видишь, кто у тебя лучшая жена. Твоя маленькая Фатма никогда не выходит из дому. Ей не нужно никого — ни мужчин, ни мальчиков, ни девушек, ей нужен только ты, мой славный толстяк.

— Посмотрите, герцогиня, — торжественно сказал паша с навернувшимися на глаза слезами, — сколько странного и прекрасного скрывается в женской душе. Пока я был богат и запирал ее с сотней рабынь в своем гареме, она доставляла мне столько неприятностей, сколько только могла.

— Самым страстным моим желанием было обмануть тебя в самом гареме, мой милый старичок, но это никак не удавалось… Мне еще до сих пор жаль.

— Но теперь, — докончил паша, — когда она живет в простом крестьянском доме с открытыми окнами и дверьми и нравы в этой бесстыдной стране позволили бы ей все, — теперь она самая верная, самая любящая жена.

Они были оба тронуты и ласково гладили друг друга.

— Как же это случилось, паша, — спросила герцогиня, — что вы стали бедны?

Все молчали. Вдруг у Мелек вырвался низкий звук. Эмина бойко заметила:

— Но, Madame, это достояние всемирной истории. Он натворил таких же глупостей, как и вы сами.

Фатма ревниво оттеснила ее в сторону.

— Не как вы, прекрасная герцогиня. Он поступил гораздо — глупее.

— Конечно, гораздо, гораздо глупее, — пробормотал Измаил-Ибн-паша и, обессиленный постыдными воспоминаниями, опустился на ковер.

Фатма защебетала:

— Он сам своими руками погубил себя. Он до тех пор швырялся своим счастьем, пока не случилась беда! Султан был так расположен к нему, что еще раз поручил ему управлять провинцией: а он ведь уже и в первый раз скопил порядочное состояние. Что же он делает? Вместо того, чтобы класть деньги в карман, он выбрасывает их. Он подкупает всех, он хочет, чтобы провинция восстала и отделилась от империи. Не должен ли был ваш пример, герцогиня, сделать его осторожнее? Все идет хорошо, пока не приезжает тайный доверенный султана с множеством золота и с полномочиями. Я предостерегаю Измаила-Ибн: «Позволь мне послать к нему рабыню; она приведет его с наступлением ночи ко мне в гарем. Я клянусь тебе, что он не сделает мне ничего. Я дам ему сонное питье и отрежу ему сонному голову. Или я отравлю его. Разве твоя мать, великая Зюлейка, не отравила множество мужчин?» «После того, как она насладилась ими», — ответил мне паша. И из ревности он оставляет своего врага в живых, пока тот сам не нападает на него. Тогда ему приходится бежать — ах, я как раз примеряла кружевную накидку, полученную из Парижа. Полюбуйтесь ею, вот она. Она, конечно, разорвана, ведь она была на мне во всех поездках — но как элегантна! Мой остальной гардероб должен был остаться там…

Она заплакала. Измаил-Ибн-паша тяжело вздохнул.

— Еще многое должно было остаться там: все мои поместья, все мои деньги, мои узорчатые ткани, амбары с зерном, которое я продавал только во время голода по очень высокой цене, и все мои мамелюки и весь мой гарем. Друзья поспешно продали его, на выручку я купил это скромное имение. Я-то, старый крестьянин, доволен — но мои четыре прекрасные супруги!

— Мы счастливы, возлюбленный, когда счастлив ты! — воскликнули все трое. С порога скромно повторила четвертая:

— Когда счастлив ты, возлюбленный!

И еще одна красивая девушка в смятых юбках, с растрепанными локонами и жгучими глазами, покачивающейся, томной походкой скользнула в комнату и упала на подушки.