Ричард Йейтс - Пасхальный парад

— Дорогая, а вот этого делать не надо, — однажды за завтраком заметила она Саре.

— Чего «этого»?

— Макать тост в молоко.

— А-а. — Сара вынула из стакана намазанный маслом раскисший тост, с которого капало молоко, и отправила в рот. Прожевав его и проглотив, она решила полюбопытствовать: — А почему?

— Потому. Это выглядит не очень красиво. Посмотри на Эмили. Она моложе тебя на целых четыре года, но давно уже не ведет себя как маленький ребенок.

Вот! Мать постоянно намекала на то, что в Эмили, в отличие от нее, Сары, есть шик.

Когда стало ясно, что на успех в области недвижимости, по крайней мере в Тенафлае, рассчитывать не приходится, Эстер Граймз начала предпринимать частые однодневные поездки в близлежащие городки и даже в Нью-Йорк, оставляя девочек на попечение разных соседей. Сара относилась к этому спокойно, а вот Эмили не выносила запахов чужих домов, теряла аппетит, не находила себе места, воображая какие-то чудовищные аварии на дорогах, и стоило Пуки опоздать к назначенному времени на час или два, как Эмили ударялась в рев, как малое дитя.

Как-то раз, осенью, их оставили в доме Кларков. Они прихватили с собой бумажных кукол на случай, если их предоставят самим себе, что казалось более чем вероятным, — у Кларков было трое мальчиков, — но миссис Кларк предупредила старшего сына, одиннадцатилетнего Майрона, что он должен выступить настоящим хозяином, и тот отнесся к своим обязанностям со всей серьезностью. Весь день он распускал перед ними хвост.

— Эй, гляньте! — кричал он. — Смотрите!

На задворках стоял турник, и Майрон выделывал на нем кульбиты. Разбежавшись так, что пузырилась рубашка, вылезшая из-под свитера, он подпрыгивал, хватался руками за железную перекладину и, продев между ними ноги, так что жердь оказывалась под коленками, повисал вниз головой; потом он снова дотягивался до перекладины и, сделав кувырок назад, соскакивал на землю, подняв столб пыли.

Позже он затеял во дворе хитроумную военную игру вместе с младшими братьями и сестрами Граймз. Потом они смотрели коллекцию марок, а когда снова вышли на крыльцо, то стали думать, чем бы еще себя занять.

— Слушайте, — сказал Майрон, — а ведь Сара чуть-чуть не достает макушкой до турника. — Он был прав: каких-то полдюйма. — Ты разбежишься и на полном ходу проскочишь под перекладиной. Здорово придумал?

Он отмерил метров тридцать и вместе с Эмили отошел в сторонку. И Сара помчалась с развевающимися на ветру волосами. В тот момент никому не пришло в голову, что бегущая Сара будет повыше стоящей Сары, а когда ее младшая сестра сообразила, было уже поздно. Железяка припечатала Сару аккурат над самым глазом — дзынь! (этот звук Эмили вовек не забудет), и в следующую секунду, залитая кровью, она уже с воплями каталась по земле.

Все, кто был этому свидетель, помчались в дом, а Эмили со страху надула в штаны. Миссис Кларк, увидев Сару, разахалась, потом завернула ее в одеяло (ей доводилось слышать, что с жертвами несчастных случаев иногда случается шок) и повезла в больницу, усадив Эмили и Майрона сзади. К тому времени Сара уже успокоилась — она вообще была не из плаксивых, — зато Эмили разревелась не на шутку. Она прорыдала всю дорогу и продолжала рыдать в приемном отделении неотложной помощи, куда три раза выходила миссис Кларк, чтобы сообщить им очередное известие: «Перелома нет»… «Контузии нет»… «Наложили семь швов».

Когда они вернулись домой («Я никогда не видела, чтобы так героически переносили боль», — повторяла всем миссис Кларк), Сару уложили на диван в затемненной гостиной. Ее опухшее лицо сделалось багрово-синим; полголовы, вместе с пострадавшим глазом, было забинтовано, а поверх повязки положили лед, завернутый в полотенце. Мальчики ушли играть во двор, но Эмили наотрез отказалась покидать гостиную.

— Солнышко, иди поиграй с ними, — сказала ей миссис Кларк. — Твоей сестре нужен отдых.

— Ничего, — голос Сары звучал странно и как будто издалека, — пусть побудет здесь.

Словом, Эмили позволили остаться, и правильно сделали, потому что, если бы ее попытались увести насильно, она бы стала отбиваться руками и ногами. Она стояла возле дивана, на каком-то ужасном коврике, кусая мокрый кулак. Она уже не плакала, а просто молча смотрела в полутьме на распростертую сестру, и ощущение горькой потери накатывало на нее волнами.

— Все хорошо, Эмми, — снова откуда-то издалека донесся голос Сары. — Все хорошо. Не расстраивайся. Пуки скоро вернется.

Глаз не пострадал — Сарины большие темно-карие глаза особенно эффектно смотрелись на лице, которое со временем сделалось поистине красивым, — но навсегда останется тонкий голубоватый шрам от брови до века, как будто кто-то в нерешительности чиркнул карандашом, и всякий раз при виде его Эмили вспоминала, как стоически ее сестра переносила боль. А еще этот шрам напоминал ей снова и снова о ее собственной панике и необъяснимом страхе остаться одной.

Первые сведения о сексе Эмили получила от Сары. Посасывая апельсинные леденцы на палочке, они качались в сломанном гамаке во дворе своего дома в Ларчмонте, Нью-Йорк, — еще один из окрестных городков, где они успели пожить после Тенафлая, — Эмили слушала сестру, и ее воображение рисовало противоречивые, чтобы не сказать пугающие картины.

— Ты хочешь сказать, они вставляют его прямо вовнутрь?

— Ага. До самого конца. И это больно.

— А если он не войдет?

— Войдет, можешь не сомневаться. Они свое дело знают.

— А потом?

— А потом у тебя рождается ребеночек. Вот почему этим можно заниматься только после свадьбы. Хотя помнишь Элен Симко из восьмого класса? Она это проделала, и, когда у нее начал расти живот, ей пришлось уйти из школы. И где она сейчас, неизвестно.

— Элен Симко? Ты уверена?

— Точно тебе говорю.

— Но зачем она это сделала?

— Этот парень ее совратил.

— Что это значит?

Сара вдумчиво пососала свой леденец на палочке.

— Ты еще маленькая, не поймешь.

— Неправда… Сара, ты сама сказала, что это больно. Зачем же она тогда…

— Больно, да, но и приятно тоже. Например, когда ты моешься в ванне или просто потрешь себя в этом местечке, ты разве не чувствуешь?..

— Мм… — Эмили, смутившись, опустила глаза. — Понятно.

Она нередко говорила «понятно», когда ей многое было не до конца понятно, — как, собственно, и Сара. Например, они не могли взять в толк, зачем их мать так часто переезжает, — только успели обзавестись друзьями, как уже должны сниматься с места, — однако лишних вопросов не задавали.

Вообще понять Пуки было мудрено. «У меня от моих детей секретов нет», — с гордостью заявляла она другим взрослым… и тут же понижала голос, чтобы девочки не услышали того, что не было предназначено для их ушей.