Сандро Веронези - Спокойный хаос

Женщина обрывает меня на полуслове. Почти с быстротой молнии она вонзает мне пальцы в углубление ключиц и погружает меня с головой в воду. Наглотавшись воды, я с трудом выныриваю, кашляю и отфыркиваюсь.

— Успокойтесь, — прошу я, — не надо меня то…

И снова, не дав мне договорить до конца, женщина отправляет меня под воду, и снова я глотаю соленую воду и бьюсь изо всех сил, чтобы выплыть на поверхность и глотнуть немного воздуха, а она как будто только этого и ждет, чтобы опять меня утопить. Я пытаюсь выкрутиться из ее цепких рук, но она не отпускает и ногтями раздирает мне грудь в кровь. Очень больно. С расцарапанным телом я хватаю ртом воздух и отплываю на пару бросков назад. Вся моя сила и восхитительное ощущение неприкосновенности, которое там, на берегу, подстегнуло меня с разбега броситься вплавь, исчезло.

— Не бросайте меня! — захлебывается женщина. — Не бросайте меня!

— Синьора, — уговариваю я, держась от нее на приличном расстоянии. — Так ничего не получится! Вы должны успокоиться.

Вместо ответа она исчезает под водой и больше не появляется на поверхности. Черт! Ныряю, чтобы вытащить ее на воздух, мне едва удалось ухватить ее за волосы, когда она как топор шла ко дну. Я подхватываю ее под мышки и тащу наверх, сопротивляясь течению, которое засасывает нас обоих вниз. Она очень тяжелая. Когда я выныриваю, легкие у меня разрываются от боли, но, по крайней мере, женщина дала мне возможность набрать немного воздуха, передохнуть, а потом снова начала топить.

— Не бросайте меня! — вопит она.

Отплыв в сторону, я предотвращаю ее попытки снова утянуть меня под воду. Ей больше не удается застать меня врасплох, и хотя я не глотаю больше воду, но теряю последние силы только на то, чтобы помешать ей утопить меня. Так, конечно же, дело не пойдет.

— Не бросайте меня!

— Я не брошу вас, не бойтесь! — кричу я, — но не цепляйтесь за меня, иначе мы оба уто…

Ничего подобного. Мне уже ясно, что эта женщина не хочет, чтобы ее кто-то спасал. Она хочет, чтобы кто-то умер вместе с ней. Я думаю, а мне зачем умирать. Я люблю жизнь. У меня есть любимая женщина и дочь, которые уже дома и ждут меня. Через пять дней я должен жениться. Мне только сорок три года, у меня есть работа: проклятье, я не могу умереть…

Вдруг у меня мелькнула мысль, пусть даже эта хищница сорвет еще немного кожи с моей груди, но лучше мне удрать, ускользнуть из ее смертоносных объятий. Я вижу ее зеленые, прозрачные глаза. Такие глаза в нормальном состоянии, должно быть, очень красивы, но сейчас они выражают только ужас перед смертью, поражение, значит я просто обязан попытаться ее спасти. Мне снова вспомнились дети, плачущие на берегу, мой брат — как он там сейчас? — и тот придурок, что советовал нам не связываться.

— Не бросайте меня!

Нет, я ее не брошу, не удеру от нее. И надо же, мне на помощь приходит спасительная мысль. Вывернувшись из ее цепких пальцев, я заплываю ей за спину и хватаю за локти. Без этих щупальцев обезумевшая женщина не сможет меня утопить. Это уже огромный шаг вперед. Однако теперь, когда я обездвижил ее руки, мои руки тоже заняты, и тащить ее в таком положении в разъяренном море очень сложно. Я должен вдохнуть в ее безжизненное тело те скудные силы, что еще сохранились в моем теле. Вдруг мы скатываемся с огромной волны и попадаем в самый центр водоворота, который затягивает нас вниз, вдобавок я не могу грести руками. Хорошенькое дело. Пытаюсь анализировать сложившуюся ситуацию и не вижу другого выхода, как повернуться на бок и отталкиваться от воды ногами. Боком с силой толкаю ее тело вперед. И так мы потихоньку начинаем двигаться к берегу. Я снова и снова толкаю ее тело вперед, а она, побуждаемая подсознание самоубийцы беспорядочно мечется, сопротивляясь моим движениям, и усложняет уже и без того сложное дело: толчок ногами, толчок в бок, и мы еще чуть ближе к берегу. Еще один толчок и еще один крошечный шаг вперед и так далее, и так постоянно. Спокойно, терпеливо, точно рассчитывая силы. Я уже начинаю надеяться, что двигаясь таким образом, нам удастся спастись. Я успокаиваюсь. Только во всем этом есть одно но: я сказал бок, потому что и так тоже можно назвать эту часть ее тела, но, по правде говоря, мы плывем в совершенно немыслимой, абсолютно непристойной позе. В действительности, то, что я называю ее боком, вовсе не бок, а зад, широкий, мягкий зад аббатисы, а мой бок не что иное, как член. Захватив мертвой хваткой ее руки сзади, я изо всех сил толкаю ее в зад своим членом. Вот, что я делаю на самом деле. Я, как безумный, толкаю ее тело вперед в такой дикой и настолько абсурдной и бесстыдной позе, что вдруг случилось нечто невероятное, дикое, абсурдное и бесстыдное: у меня появилась эрекция. Я начинаю осознавать это по мере того, как мощное, жгучее ощущение потенции, возникая из ничего (где оно было раньше, несколько секунд назад?), концентрируется в одной точке и оттуда напрягает и изгибает все мои мускулы, и мгновенно распространяется, разливаясь по всему телу и переполняя его теплом. Несколько секунд, и возбуждение овладело всем моим телом, как будто я не спасаю женщину, не борюсь со смертью в штормовом море, а готовлюсь диким образом трахнуть ее в зад на незнакомой мне широченной, бескрайней кровати в какой-то комнате, обставленной на арабский манер. Все это я осознаю по мере того, как это со мной происходит. Я удивлен и напуган, но как бы ни было велико мое удивление, оно не мешает моему члену под плавками набухать и затвердевать. Он ведет себя как автономная единица, независимое от моей воли, неистребимое гормональное меньшинство, которое отказывается признать мысль о смерти, или, может быть, наоборот, признавая ее, бросает вселенной свой последний смехотворный вызов.

Итак, это я. Я в опасности, бью крепким членом по заду незнакомой мне, потерявшей голову от страха женщины и уговариваю себя, что делаю это для ее же блага, а теперь уже и для себя, для Лары, для Клаудии, для моего брата, а также для всех тех, кого новость о том, что незнакомая женщина на моих глазах утонула, хоть и ненадолго, но погрузила бы в печаль. Ничего не было бы, как раньше, если бы вместе с ней утонул и я. Да, я делаю это, чтобы спасти ее, спастись самому, но моя противоестественная реакция меня пугает больше, чем перспектива умереть. Я сознаю, что смотрю смерти в глаза, и это оказывает на меня такое действие. Признаю, что, в конце концов, после стольких раздумий, после того как смерть принесла мне столько страданий в тот ужасный 1999 год, когда сначала умер отец Лары, а потом и ее мать, а спустя десять месяцев не стало и моей матери, смерть настолько возбуждает меня, что я цепляюсь за самую паршивую сексуальную фантазию. Я не помню, чтобы у меня раньше были приступы таких фантазий, и даже не сама смерть, а все это вместе меня пугает.