Софи Оксанен - Очищение

В дальнем углу шифоньера ее ждали новые туфли. Старые она снимет перед выходом в город и оставит в поезде, новые — на каблуках, и поэтому в углубление в ботах уже не придется подкладывать деревяшку, как для туфель с низким каблуком.

Они как раз вернулись домой от ветеринара. Мартин отнес мужчине бутылку водки, и врач дал им бумагу, на основании которой колбасный завод должен принять их долго болевшую корову, которая утром околела. Алиде сняла платок и зажгла в кухне свет. На полу было кровавое пятно.

— Не выпьет ли муженек водочки перед сном? — спохватилась Алиде.

Мартин сразу согласился. Он взял в руки свежий номер «Народных новостей». Алиде налила ему больше, чем обычно. Она не стала сыпать в стакан смесь, полученную от бабки Марии, а взяла порошок, который незаметно вытащила у Мартина из кармана для часов. Как-то Мартин продемонстрировал жене этот порошок, который получил у энкэвэдэшника, совершенно безвкусный. Той же ночью она заменила содержание бумажного пакетика на муку и теперь подмешала этот порошок в напиток.

— Ласточка моя понимает, чего мужняя душа просит, — похвалил ее Мартин, принимая стакан.

Он опрокинул его в один присест и закусил ржаным хлебом. Алиде пошла мыть посуду. Газета выпала из рук Мартина.

— Ты устал?

— Да, что-то в сон клонит.

— У тебя был такой длинный день.

Мартин поднялся, пошатываясь, пошел в комнату и рухнул на постель. Солома в тюфяке зашуршала. Металлический остов кровати взвизгнул. Она пошла взглянуть, попробовала потрясти Мартина — никакого движения. Она так и оставила его спать в сапогах, вернулась на кухню, задернула занавески и начала смазывать руки гусиным жиром.

— Здесь кто-то есть?

— Лиде…

Голос раздался из дальней от кухни комнаты, из угла за шкафом, из-за картофельных корзин. Алиде отодвинула их и вывела оттуда Ханса. Его плечо было окровавлено.

Она расстегнула куртку.

— Так ты все же пошел в лес?

— Лиде…

— Не поехал в город.

— Мне было необходимо.

— Ты же обещал.

Алиде достала водки и бинт и начала чистить рану.

— Тебя застукали?

— Нет.

— Это наверняка?

— Лиде, не сердись.

Ханс слукавил. Они попали в окружение. Засада была серьезная. В Ханса угодила пуля, но ему удалось бежать.

— Всех других поймали?

— Не знаю.

— Ты в лесу кому-нибудь обо мне рассказывал?

— Нет.

— Лес полон энкэвэдэшников. Я знаю, мне Мартин рассказал. И сюда один приходил до того, как отправился искать кого-то, отколовшегося от группы. У них отравленная водка. Ты мог выдать что угодно, не подозревая об этом.

— Я ни с кем не пил водки.

Алиде осмотрела плечо Ханса. Руки ее окрасились кровью. О враче и речи не могло быть.

— Ханс, я позову бабку Марию.

Ханс посмотрел куда-то за ее спину и улыбнулся кому-то.

— Не надо, Ингель здесь. Она вылечит.

Бутылка водки выпала из рук Алиде, жидкость, смешанная с осколками, растеклась по полу. Она отерла лоб, пахло водкой и кровью, ее охватило бешенство, переворачивая все нутро, колени подгибались. Она открыла было рот, но не смогла вымолвить ни слова, наружу вырвались лишь писк и шипение, уши заложило. Она нащупала спинку стула и держалась за нее, пока не пришла в себя. Когда она сумела овладеть собой, Ханс потерял сознание. Алиде нужно было теперь взять ситуацию в свои руки и решить, как действовать, а она умела справиться с любой ситуацией. Сначала надо отвести Ханса в комнатушку, потом пойти за бабкой Марией. Она взяла его подмышки. И тут из кармана куртки что-то выпало. Тетрадь. Она отпустила Ханса, подняла тетрадь и поднесла к свету.

Не знаю, что и думать. Читаю новое письмо Ингель. Получил его сегодня, а предыдущее — два дня назад. Ингель пишет, что вспоминает домашние вербы, в особенности ту, единственную, нашу. Это заставило меня радостно улыбнуться. Хорошо помнить это до следующего письма, эту вербу. Может, я вспомнил ее в одно и то же время с Ингель. Потом я понял, что-то тут не то. Бумага письма Ингель имеет вид потрепанный и зачитанный. Отчего же конверт такой чистый? Когда прежде людей уводили в лагеря и начинали приходить от них письма, они были даже без конверта. Хотел бы надеяться, что кто-то положил письмо в конверт, но сердце мое в это не верит. Сравниваю почерк письма с почерком в семейной библии. В ней Ингель записала дату рождения и имя Линды. Почерк не совпадает. Похож, но не тот.

Лиде принесла мне бутылку водки. Я не хочу смотреть в ее сторону. И не решаюсь порвать эти письма, хотя надо бы. Лиде может поинтересоваться, где они, и что же я ей тогда отвечу? О чем я вообще могу у нее спрашивать, когда мне хочется ее ударить?

Лиде все устроила. Она достала мне паспорт. Перечитываю его и дивлюсь, может ли это быть правдой? Потом я пошел и сказал Лиде, что я не пойду в лес, а поеду в общежитие в столице. Она записала адрес в книжку и дала мне множество наставлений. Но я не поеду в столицу. Там нет ни лесов, ни полей и какой из меня городской житель?

Иногда так и хочется направить мой «Вальтер» на Лиде.

Голова у меня впервые за долгое время совершенно ясная. Увидеть бы еще хоть раз дочку. Ингель положила бы в соус больше соли.

Алиде осознала, что кричит, но ей было все равно. Она скинула умывальный тазик на пол, затем разбила флакон «Красной Москвы», разбросала стопку «Выкроек для женщин на каждый день». Она не выкроит по ней для себя столичное платье, она никогда не будет ходить под ручку с Хансом к Воротам Виру, беспечная, так как среди встречных не будет знакомых мужчин, красивая, так как прохожие не узнают ее. Она никогда не будет делать вместе с Хансом все то, о чем мечтала последние месяцы, лежа рядом с храпящим Мартином. Ведь Ханс обещал! — пыталась крикнуть Алиде, но голос ее не слушался. Какая разница, хотя бы Мартин и проснулся, теперь все равно, никто в этом мире ей больше не нужен, ничто не имеет для нее никакого значения, все разбилось вдребезги. Все эти хлопоты, вся впустую потраченная энергия! Сборы платы за бездетность! Вся эта огромная работа и бессонные ночи, жизнь, полная каждодневного страха, вонючая кожа Мартина, ее вечное кивание и поддакивание, постоянная ложь, нескончаемое барахтание с ним в постели, бесконечная дрожь, от страха пропитанные потом подмышечные подкладки бемберг-платья, волосатые руки зубного врача, полные слез глаза Линды после той ночи, лампы и солдатские сапоги, все бы она простила ради одной только прогулки с Хансом в парке столицы. Только для этого она следила за своей кожей, протирала лицо «Красным Маком», не забывала смазывать руки гусиным жиром много раз в день. Чтобы не выглядеть деревенщиной. Их бы ни разу не допрашивали, они могли бы жить там в спокойствии, но для Ханса, оказывается, это не имело никакой ценности! Она ведь ни о чем больше не мечтала, как только один раз прогуляться с ним в парке. Она кормила его, одевала, грела воду для ванны, завела новую собаку для безопасности, приносила газеты, хлеб, масло и кефир, штопала ему носки, доставала лекарства и водку, сочиняла письма, словом, делала все, чтобы ему было хорошо. А спросил ли он хоть раз, каково ей? Побеспокоился ли о ней хоть раз? Она была готова все зачеркнуть, забыть, простить его за весь тот позор, который ей пришлось из-за него претерпеть. А что делал Ханс? Лгал! У него никогда не было намерения гулять с ней в столичном парке. И теперь эти записи…