Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Он подошел к Жермену:

— Скажи мне, Жермен, ты счастлив?

— Конечно, — ответил карлик.

Он вытер пот со лба, поднял голову и всмотрелся в лицо напарника:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому, что я тоже счастлив. И мне это кажется странным.

Жермен счел это высказывание забавным:

— Объясни, пожалуйста.

— Мне полагается сейчас быть мрачным, грустным, потерять аппетит и интерес к жизни. Я скучаю по Патрисии, ты же знаешь, я хочу в жизни только одного — помириться с ней, но, несмотря на это, я чувствую себя хорошо, и душевные муки меня не терзают.

— А может, у тебя просто нет души?

Жермен сказал это в шутку, но Ипполит принял его слова всерьез:

— Может быть… А у животных есть душа? Вот, например, у наших попугаев она есть?

— Большинство людей считают, что нету.

— Вот в том-то и дело… Неудивительно, что они меня любят. Я такой же, как они. Каждое утро для меня начинается новый день.

Он отошел от Жермена и снова принялся за работу. Понятно, почему Патрисия его оставила. Как умная женщина может любить такого неинтересного человека?

Но сейчас ему нужно постричь газон. Он на минуту замялся: во-первых, на тротуарах все еще толпились прохожие, которых интересовало дело Бидермана, во-вторых, ему нравилось работать газонокосилкой, сняв футболку, но он не хотел, чтобы Патрисия теперь видела его полуобнаженным. Если между ними все кончено, он не хотел возвращаться к старому — к тому много раз испытанному в этом сквере ощущению, когда он чувствовал, что его спину согревают не только солнечные лучи, но и ее ласковый взгляд.

А затылок у него все-таки обжигало. Как если бы она была там, у него за спиной. Но он не решался обернуться и проверить, смотрит ли она на него из окна.

— Жермен, ты не хочешь постричь газон вместо меня?

— Да ну тебя! Ты же знаешь, что ручки косилки для меня высоковаты.

А он-то наивно надеялся, что Жермен об этом не вспомнит. Не снимая футболки, Ипполит включил мотор и толкнул косилку вперед. Не успел он сделать и нескольких шагов, как появилась злющая Ксавьера, она сурово морщила лоб:

— Слушай, Ипполит, тебе обязательно так шуметь? Ты мешаешь моим цветочкам расти.

Ипполит побаивался Ксавьеру; эта женщина получала такое удовольствие оттого, что изводила окружающих, — ее характер принадлежал к числу тех загадок, в которых садовник и не чаял разобраться. Он тут же выключил мотор.

— Мне положено стричь газон, мадам. Если я не сделаю этого, трава сильно разрастется.

— Ты вот это называешь травой — эти три жалкие былинки? Да твой газон такой же лысый, как череп моего муженька.

Ипполит глянул себе под ноги и вынужден был согласиться, что она права.

— Это потому, что теперь тут столько народу…

— Да уж, теперь весь Брюссель толчется у нас на площади. И знаешь что? После того как они потопчутся здесь на газоне, каждый обтирает свои испачканные в дерьме подметки о тротуар перед моим магазином. Просто удивительно, какой мерзкой теперь стала наша площадь. Вот я про все это напишу бургомистру!

— Мне нужно стричь газон, мадам, у меня задание. — И он включил мотор.

Она неприязненно его разглядывала:

— На войне ты стал бы выполнять любые приказы!

— Простите?

— Да ладно, я уже все поняла.

Перед тем как начать выстригать первую полосу, Ипполит приглушил мотор и спросил:

— А правда, что некоторые цветы от шума перестают расти?

— Естественно. А зачем, ты думаешь, в Бордо на виноградниках включают Моцарта?

Ипполит восторженно покачал головой и принялся за работу, полный новых мыслей.

А Ксавьера улыбалась, очень довольная этой беседой; каждый раз, когда ей удавалось поговорить с Ипполитом, она выдумывала какую-нибудь новую придирку и ужасно радовалась.

«Вот есть же на свете справедливость! На него посмотришь — и начинаешь в нее верить: надо же, такой красавчик и такой дурак!»

Когда Ипполит вернулся домой, Изис уже пришла из школы. Она с увлечением рассказала ему, что случилось за день, и достала из тетрадки список:

— Папа, учитель попросил нас купить линейку с делениями, циркуль и транспортир. Мы будем заниматься геометрией. Здорово, да? Сходишь со мной в канцелярский магазин?

Ипполит вздрогнул: он терпеть не мог магазины двух видов, канцелярские и книжные, потому что чувствовал себя там абсолютно чужим и даже хуже — самозванцем. Он никогда не мог сам найти то, что нужно было купить, и приходилось обращаться за помощью к продавцу, который в ответ цедил сквозь зубы что-то неразборчивое или помогал в поисках, но держался страшно высокомерно.

Из-за кухонной плиты вышел Жермен:

— Давай я схожу. Пойдешь со мной, Изис?

— Конечно! А как мы будем добираться: пешком или на трамвае?

— Пешком.

— Здорово! Тогда я посмотрю все витрины по дороге.

— Сколько вам нужно на это времени? — спросил обрадованный Ипполит.

— Дойти до того конца авеню Луизы и вернуться? Часа полтора, не меньше. А то и два.

Оставшись один, Ипполит вздохнул. Надо использовать это время с пользой. Рядом со своей невестой (то есть уже бывшей невестой), глотавшей романы один за другим, и дочерью, которая тоже обожала читать, он чувствовал себя таким ничтожеством, что решил наверстать упущенное в прошедшие годы и стать читателем, как они. Он заставлял себя часами просиживать над книгами, которые назвала ему Патрисия.

Ипполит принял душ — к книгам он относился с почтением и брал их в руки, только когда был вымыт, выбрит и побрызгался одеколоном, — и, в одних трусах, устроился на кровати.

Не раздумывая, он выбрал самую тонкую из десяти книжек — на обложке стояло имя Батиста Монье. Ведь Патрисия, когда советовала ему прочесть ее, шепнула: «Если возьмешься за рассказ Монье, уже не можешь остановиться, так и читаешь до конца. Как будто он берет тебя за руку и ведет за собой. Доверься ему — он не бросит тебя на полпути».

И он открыл книгу, надеясь, что это чудо действительно случится. «В тринадцать лет я разбил свинью-копилку и отправился к шлюхам». Он смущенно оглянулся по сторонам. Ничего себе язык! Так вот это и есть литература? Вместо «шлюх» можно было бы сказать что-нибудь помягче. И неправдоподобно! В тринадцать лет мальчик еще не может… Хотя некоторые, возможно… Редко, конечно… А кто это рассказывает? И где происходит действие? В какое время? Конечно, все это разъяснится позже, но он-то хотел знать все уже сейчас, чтобы понять, хочется ему читать дальше или нет. Он перевернул книгу и стал рассматривать обложку. Издатель должен был указать, идет ли речь о реальных фактах или выдуманных. Если это реальная история, Ипполит готов сделать над собой усилие. А если автор все это просто придумал, то какой смысл напрягаться?