Анн-Софи Брасм - Я дышу!

Отец редко бывал дома. Работа, еще раз работа и какие-то загадочные обязательства. Я вижу его как сквозь сон: отец, которого никогда нет, отец, который о тебе не помнит, отец, у которого другие заботы и интересы. Однако вряд ли я уж так страдала из-за того, что он редко бывал рядом. Наверное, мне это было безразлично. А может, я просто привыкла. Что я могу еще сказать о нем? Единственное, что мне вспоминается, это дверь из красного дерева, дверь его кабинета, дверь, за которой он скрывался и которую я не имела права открывать — дверь как граница. Сейчас отец с братом иногда навещают меня в тюрьме, через стекло зала свиданий я вижу его расплывшееся с годами лицо, и с каждым разом во мне крепнет убеждение, что мы становимся все ближе и ближе друг другу.

В шесть лет я пошла в школу. Я вспоминаю голубые коридоры, стены, увешанные неумелыми детскими рисунками; большие окна выходят во двор, он наполнен криками, смехом, звонкими голосами, которые долетают и до меня, до этих молчаливых голубых коридоров.

Об этой поре у меня остались воспоминания с привкусом горечи. Я хорошо училась, но была непоседливой, озорной и порой даже нахальной; короче, учителя меня недолюбливали и даже сослали на последнюю парту.

И все же было тогда в моей жизни и что-то хорошее — благодаря девочке, похожей на конфетку в голубой обертке. Ее звали Ванесса. В отличие от меня, тощей как палка, Ванесса была пухленькая. У нее были длинные волосы, заплетенные в аккуратные косы, кукольное личико, усеянное трогательными веснушками, и сияющие небесной голубизной огромные глаза. Я же со своей разболтанной походкой, вечно всклокоченными волосами и небрежно одетая, была, скорее, похожа на мальчишку.

Вот, пожалуй, первая целостная картинка, оставшаяся от моего прошлого: мы сталкиваемся с Ванессой в школе, в туалетной комнате, выложенной голубым кафелем, и ее огромные голубые глаза впервые встречаются с моими. Меня сразу покорила ее улыбка — это была любовь с первого взгляда. Я так никогда и не смогла понять, почему это голубое чудо решило подружиться со мной, с маленьким чудовищем, однако мы стали неразлучны. А с годами сблизились настолько, что уже не представляли себе, как жить друг без друга.

Я звонила Ванессе каждую субботу в семь утра. Дрожащей рукой набирала номер и с бьющимся сердцем ждала, когда услышу в трубке ее голосок. И мы начинали болтать обо всем на свете: мечтали о будущем, рассказывали друг другу всякую всячину, считалки, например, хихикали и никак не могли остановиться — тем нам всегда хватало, в конце концов можно было просто фантазировать. Иногда Ванесса приглашала меня к себе. Я помню ее комнату, обои цвета ее глаз, приглушенный свет, маленькое окошко, выходящее на улицу, кровать с серовато-голубой периной, платяной шкаф в глубине, на стенах — детские рисунки Ванессы и повсюду — в беспорядке сваленные игрушки. Это был наш с Ванессой мир. Мне очень нравилось смотреть на жизнь ее глазами. Мечтали мы чаще всего об одном и том же, а понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, иногда даже просто по паузе в разговоре. Нам не мешало то, что мы были такие разные. Мнения взрослых для нас не существовало, мы слишком дорожили нашей дружбой. У нас все было общее, даже мысли.

Мы жили отдельно от других, на своей планете, далекой и странной, но мы были вместе.

Наша дружба длилась шесть лет. Ванесса была для меня всем: единственным светом в окошке. Я доверяла ей как себе самой и не хотела делить ни с кем. Только с ней я чувствовала себя в безопасности. И очень счастливой. Помню, как хорошо нам было вместе, помню наши шалости, выдумки и бесконечные перешептывания. Помню, как приятно от Ванессы пахло, но даже сегодня затрудняюсь определить, чем именно, просто всякий раз, вспоминая о ней, о ее огромных, загадочных глазах, я чувствую этот «голубой аромат». Голубой аромат. Голубой цветок. Голубой ангел. Вот такой и была Ванесса.

Все это никак не связано с той историей, которую я собираюсь рассказать. Хотя нет, пожалуй, связано: дружба с Ванессой принесла мне столько счастья, что с тех пор я всегда мечтала найти себе такую же подругу. Да, Ванесса оставила след в моей жизни. И, возможно, только одна она и осталась мне верна. Не знаю, что с ней теперь, но уверена, что она меня не предала. Мы никогда не клялись друг другу в вечной дружбе, дети вообще не любят облекать подобные мысли в слова, но в душе все-таки верили в нее. Однажды во время процесса я повернулась лицом к залу, и вдруг мне показалось, что на меня, как прежде, смотрят огромные голубые глаза Ванессы.

Этот период моей жизни, детство, видится мне, как и самые первые младенческие годы, каким-то бесплотным и невесомым. Я жила странной жизнью, мир представлялся мне населенным безумцами, а я — его единственной реальностью.

Взрослых я не понимала и избегала, может, поэтому в один прекрасный день и решила попробовать писать. Мне было тогда лет восемь. Я попросила маму купить отдельную тетрадь и с тех пор развлекалась тем, что корявым неуверенным почерком заполняла страницу за страницей. Мне нравилось сочинять истории, выдумывать персонажей, нравилось, что мои мечты обретают плоть и кровь. Я просто играла, не более того, играла с героями моих сказок, придумывала им внешность, характер: принцесса с разбитым сердцем, бесстрашные влюбленные рыцари, злые волшебницы, плетущие коварные интриги, — я жила вместе с ними, чувствовала их постоянное присутствие, мне казалось, что я даже могу прикоснуться к ним рукой.

Я очень хорошо помню себя в это время. Писательство было для меня не просто потребностью, не просто удовольствием — чем-то большим: я создавала свой мир, в котором можно было укрыться от реальности.

Все эти воспоминания здесь, со мной, живут в толще стен моей камеры, но иногда их заслоняют другие картины, тревожные, тягостные, неотвязные.

Вот одна из них. Наша огромная квартира, вечер, зима, зимой темнеет рано. До меня доносятся крики, шум, грохот, рыдания. В темноте мой брат Бастиан обнимает меня, стараясь защитить, но руки у него дрожат, и я тоже дрожу. Должно быть, мне было лет семь, когда начались первые ссоры между родителями, и наша семья стала стремительно распадаться. Бессонными ночами, спрятавшись в своей комнате и обливаясь слезами, я слушала эти крики. Внезапно всплывает еще одна картина: мама, лежащая на софе, с трудом сдерживающая рыдания, и папа за письменным столом, невозмутимый и молчаливый после бурной сцены. Впоследствии об этом эпизоде в нашей семье никогда не вспоминали — это было табу.

Я так до конца и не поняла, что же тогда происходило. Я была слишком мала, и меня не посвящали в дела взрослых. Однажды, не отдавая себе отчета в серьезности происходящего, я спросила у мамы, правда ли, что она так сильно влюблена в чужого мужчину и из-за этого так злится папа. Она долго молчала, потом утвердительно кивнула головой, пристально глядя на меня печальными глазами. В этот момент я ненавиделаее всей душой.