Лев Толстой - Том 3. Произведения 1857-1863 гг

В жизни казаков нет фальши, поскольку нет разлада между убеждениями и поступками. Их религия, как у старого ямщика из рассказа «Три смерти», — природа. Хотя они формально исповедуют христианство, в действительности его заповеди для них мертвы. Они пользуются христианскими выражениями для своих «языческих» нужд. Выпить вина, отмечая какое-либо событие, — значит «помолить»; перед тем как убить человека, читают молитву: «Отцу и сыну и святому духу».

Эти «люди, — думает Оленин, — живут, как живет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех неизменных, которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву. Других законов у них нет…»

Чтобы обрести гармонию людей, живущих как природа, Оленину нужно было бы отказаться от своих знаний, образования, внутренней духовной работы. Он называет свое прежнее настроение «односторонним, холодным, умственным». Умственное попадает в один ряд отрицательных эпитетов. Дух и разум сознаются толстовским героем как враждебные жизни начала.

В Дневниках автора «Казаков» находим мысли, созвучные оленинским. 19 января 1858 года: «…Дома с Чичериным. Философия вся и его — враг жизни и поэзии. Чем справедливее, тем общее, и тем холоднее» (т. 48, с. 4). 3 марта 1863 года: «Так называемое самоотвержение, добродетель есть только удовлетворение одной болезненно развитой склонности… Человек самоотверженный слепее и жесточе других» ( там же, с. 53).

А 1/13 ноября 1860 года утверждение противоположное: «Справедливость составляет существенную потребность человека к человеку…» ( там же, с. 31).

Сам Толстой осознавал в себе эти противоречивые начала и в письме к А. А. Толстой 1 мая 1858 года признавался, что он не знает, «как это соединяется… но сидят кошка с собакой в одном чулане, — это положительно» (т. 60, с. 266).

Вехи на пути Толстого — разные представления о счастье, к которому стремился он и его герои. Наиболее яркое воплощение двух идеалов счастья конца 50-х — начала 60-х годов дано в «Альберте» и «Казаках». В «Альберте» доведена до крайности мысль об исключительном значении духовной деятельности: «дух» отрывается от действительной жизни, и человек уходит от всех противоречий и борьбы в область воображения. Но эта ситуация типична для эпохи. Недаром проблема сознание и жизнь так глубоко и всесторонне была освещена в «Записках из подполья» Достоевского.

«Казаки» можно рассматривать как своеобразную антитезу повести «Альберт». У многих людей, с которыми сталкивался Толстой, убеждения не влияли на поступки и только создавали иллюзию духовной жизни. Глубоко осознав, можно даже сказать, пережив несостоятельность теории искусства для искусства, Толстой призрачной жизни людей, развлекающихся духовным, противопоставляет безыскусную, цельную, естественную жизнь, и в этом смысле Ерошка для него выше Альберта. Толстой был прав, когда защищал тех, кто строил, пахал, торговал, рожал детей и воспитывал их, от пренебрежительного отношения либерального снобизма, с которым он сам столкнулся, когда отошел от литературы. Отстаивая свою жизненную позицию, Толстой в ответ на высокомерные поучения известного русского либерала Б. Н. Чичерина писал: «Тебе странно, как учить грязных ребят. Мне непонятно, как, уважая себя, можно писать о освобождении — статью. — Разве можно сказать в статье одну мильонную долю того, что знаешь и что нужно бы сказать, и хоть что-нибудь новое и хоть одну мысль справедливую, истинно справедливую. А посадить дерево можно и научить плести лапти наверно можно» (т. 60, с. 380). Еще раньше аналогичные суждения Толстой высказал в письмо к В. П. Боткину. Они очень важны для понимания толстовской эволюции, в них — зародыш философии истории «Войны и мира». Толстой убежден, что все общественные и политические деятели — «…рабы самих себя и событий», для него это закон, и потому «…коли понял этот закон, хорошенько всем существом понял, то такая деятельность уже становится невозможна. То ли дело срубить лес, построить дом и т. д.» ( там же, с. 249). Однако писатель был склонен, в свою очередь, вообще недооценивать общественную и политическую деятельность. Отсюда его идеализация «природного» человека в «Казаках».

Но человеку «природному», совершающему некий неизменный жизненный цикл («умирают, родятся, совокупляются, опять родятся…»), противостоит человек, живущий в изменяющемся мире, с его сложными историческими, общественными, политическими связями.

Еще Белинский писал: «Наш век — век по преимуществу исторический. Все думы, все вопросы наши и ответы на них, вся наша деятельность вырастает из исторической почвы и на исторической почве». [84] В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. IV. М., АН СССР, 1954, с. 518.

В России, в это время подготовки и проведения крестьянской реформы, происходили события, меняющие ее облик буквально на глазах. И потому Толстому необходимо было понять исторические закономерности и осмыслить свою роль в историческом процессе, чтобы понять сложившуюся в стране ситуацию. «Нам, людям практическим, нельзя жить без этого» (т. 60, с. 374), — писал он Герцену в марте 1861 года.

Вот почему глубоко закономерным было обращение писателя к исторической теме. Судя по письму к Герцену 14/26 марта 1861 года, Толстой начал свой роман «Декабристы» в конце 1860 года. «Я затеял месяца 4 тому назад роман, героем которого должен быть возвращающийся декабрист» (там же), — сообщал Толстой. Однако, написав три главы, он от современности перешел к событиям 1825 года, затем, чтобы понять своего героя, обращается к его молодости, которая «совпадала с славной для России эпохой 1812 года» (т. 13, с. 54). Занявшись изучением времени войны с Наполеоном, Толстой в корне меняет замысел своего произведения. «…Личность моего героя, — пишет он, — отступила на задний план, а на первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени» ( там же ).

Так от замысла романа Толстой пришел к роману-эпопее. И предпосылка этой жанровой метаморфозы содержится в мысли главного героя «Декабристов» Петра Лабазова. «Я того мнения, — говорит он, — что сила России не в нас, а в народе».

За шесть лет (1857–1863) Толстой прошел путь от «Альберта», поэтизировавшего исключительную личность художника, до романа-эпопеи, утверждающего «мысль народную».

«Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн» . — Впервые рассказ напечатан в журн. «Современник», 1857, № 9.

Судя по записи в Дневнике, Толстой приступил к работе 9 июля 1857 года, а 11 июля рассказ был уже завершен. После короткого перерыва «Люцерн» был переработан и к 18 июля обрел свою окончательную форму. Вернувшись в Россию, Толстой познакомил со своим новым произведением редакцию «Современника», о чем свидетельствует запись в его Дневнике: «Прочел им Люцерн. Подействовало на них» (1 августа 1857 г.) (т. 47, с. 150).