Дмитрий Мамин-Сибиряк - Кормилец

______________

* На горных заводах плата рабочим выдается через две недели; это и называется выпиской. (Примеч. автора.).

- Маменька, что же нам делать, ежели уж так довелось? - отвечала иногда Федорка, которой нытье матери было хуже ножа. - Вот погоди, Прошка подрастет, тогда справимся...

- Сам-то когда был в живности, так по пятнадцати цалковых приносил домой в выписку! - не унималась старуха. - Легкое дело сказать... Крупчатку покупали к пасхе, говядину; на все хватало. Другие-то вон как живут, только радуются, а нам без смерти смерть...

Марковна была из зажиточной семьи и прожила с мужем лет пятнадцать в полном довольстве, поэтому ей особенно была горька настоящая нужда. Как большинство заводских баб, Марковна никакой другой работы не знала, кроме своей домашности. Когда был муж, она еще с грехом пополам ткала пестрядину, а теперь и от этой работы отбилась, - не на что было купить льна, и пустые "кросна" стояли в сенцах. Вообще самая горькая нужда обошла семью Пискуновых со всех четырех углов и давила с каждым днем все сильнее и сильнее. В пять лет вдовства Марковна успела поразмотать все, что было нажито с мужем: лошадь, корову, хорошую одежу, два покоса, стоявшие в огороде срубы на новую избу и т.д. Нужно было пить-есть, а ребята остались невелички. Слава богу, по миру еще не ходили... Только вот Федорка попала на фабрику!.. Нехорошее это дело, да быть иначе нельзя, не с голоду помирать.

- Ты, смотри, Марковна, пуще наказывай дочери-то, чтобы она не сбаловалась, - шушукали соседки.

- И то наказываю...

- Хорошенько учи, потому - какой у девки ум.

По силе возможности Марковна действительно "наказывала" дочери и часто доводила ее до слез. Федорка сначала огрызалась, потом начинала ругаться и кончала бессильными девичьими слезами. Да и как было не плакать: какая это жизнь? Работаешь, бьешься, недоедаешь, недопиваешь, в люди глаза показать не в чем, а тут еще мать пристает... У Федорки все платьишко было на себе, да плохонькая "перемывочка", то есть разное тряпье, которое надевалось во время стирки Федоркина сарафана: рубаха и юбчонка с "подзором". Летом выйти в хоровод не в чем, а зимой - на супрядки или на вечёрки. Так Федорка и сидела у себя дома, стыдясь показаться в люди в своей заводской саже. Мать понимала ее положение, но помочь не умела... Да и чем тут поможешь, когда при дорогом заводском харче троим приходилось тянуть две недели на три рубля шестьдесят копеек? Только-только на хлеб хватало да на крупу.

V

Была у Пискуновых всякая родня, но ведь родные хороши только в богатстве да в достатке, а при бедности больше любят указывать: и то не так, и это не так, и пятое-десятое не ладно. Марковна везде по родне успела назанимать всячины - конечно, крохами - и терпеливо выслушивала всякие советы, на которые так щедра богатая родня. Федорка сторонилась от этой родни, и ее попрекали гордостью.

- Без них тошнехонько!.. - отвечала она обыкновенно пристававшей матери. - Сажу свою заводскую пойду казать им, што ли?..

К тому же наступившая вторая зима Прошкиной работы приводила Федорку в отчаяние. Где взять ему пимы*, шапку, шубенку?.. Ведь это, ежели считать, так рублей на семь хватит, да еще и не укупишь на семь-то, потому и варежки нужны двои на зиму-то, и рубаха, и порты...

______________

* Пимы - валенки. (Примеч. автора.).

Иногда Федорку просто брала какая-то одурь от этих расчетов; ей наяву начинали грезиться роковые семь рублей: она с открытыми глазами видела две трехрублевых зелененьких бумажки и одну желтенькую рублевку... Часто, глядя на кого-нибудь из рабочих, она думала об этих деньгах и видела их, - как три бумажки лежат завязанные в уголок платка и тянут ее к себе. Вон у Лукича, сказывают, сколько денег-то, у дозорного Павлыча, у других мастеров, которые в выписку получают рублей по пятнадцати...

Эти неотступные мысли преследовали Федорку и дома и на работе. Таская дрова в печь и обратно, она все думала свое.

"Вот бы только вырастить Прошку, опять будет "кормилец" в доме, и уйду с завода..."

Зато другие дровосушки, щеголявшие в кумачных платках и в ситцевых новых сарафанах, постоянно донимали Федорку разными смешками.

- Федорка, ты смотри не выйди замуж за Павлыча; он к тебе што-то больно приглядывается ноне! - кричала рябая и курносая Степанька.

- Отстань, короста...

- Девоньки, наша Федора скоро пойдет в гору... - смеялись другие дровосушки. - Она Глаза только отводит!

Дозорный Павлыч, степенный и румяный мужик, действительно засматривался на Федору.

VI

А зима уже наступала. За ночь несколько раз выпадал первый снежок, таявший на другой день. Нужно было решить вопрос о Прошкиной одежде. Федорка, когда выгружала сухие дрова из печи, несколько раз всплакнула.

Раз в углу темной дровосушки ее поймал вихлястый Антошка... Федорка тихо всхлипывала, как плачут дети.

- Федорка, да ты это што? - онемел Антошка, выпуская из рук плакавшую девушку.

- Убирайся к черту!..

- Вот те и раз!.. Федорка, да ты о чем это ревешь-то?..

- Отвяжись!

Антошка положительно не знал, что ему делать, и почесывал за ухом, стоя около Федорки. Федоркино безмолвное горе тронуло его, но он не умел даже спросить ее, о чем она ревет, и стоял, как пень...

Смущение Антошки вдруг растрогало Федорку. Она работала на фабрике третий год и еще ни от кого не слыхала доброго слова, не видела искреннего участия... Ей вдруг захотелось рассказать Антошке все, что у нее накипело на душе, и она ему рассказала, торопливо глотая слова и размазывая по лицу слезы, мешавшиеся с сажей. Антошка выслушал все, почесал в затылке и только развел руками. У него тоже не было денег. Это движение разозлило Федорку: разве она к деньгам приговаривается!.. Федорка тяжело замолчала...

- Ну, вот и осердилась! - ласково говорил Антошка, стараясь опять обнять Федорку.

- Отстань, короста!..

- Постой... А ты вот что, Федорка, - обрадовался неожиданно Антошка, мы дело и без шубы сварганим... верно!.. И без пимов и без шубы Прошку приспособим...

- Мели пуще, пустая башка!

- Верно говорю: надо его, Прошку-то, в машинную определить. Ей-богу!.. Это уж Павлыча дело. Попроси его...

- Лучше к черту пойду, а не к Павлычу.

- Ах, какая ты, Федорка! Ну, хошь, я Павлычу замолвлю словечко для тебя... Харюза* ему предоставлю и замолвлю...

______________

* Xарюз - рыба. (Примеч. автора.).

Когда Федорка вышла из печи, замазанная потоками слез, все дровосушки покатились над ней со смеху, но она ничего не замечала: ей вдруг сделалось так хорошо и тепло. Нашелся и для нее хороший человек...

VII

Когда начались сильные заморозки, Прошка попал в самое тепло - в машинный корпус.

Устроилось это так, как говорил Антошка: принес он с поклоном живых харюзов дозорному Павлычу и в разговоре замолвил словечко за Федоркина брата Прошку, который околевал с холоду на пожоге.