Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста

— Генрих! — крикнул один. — Тебе велели сейчас же явиться к Аисту с тетрадками!

— Ничего, подождет! — отозвался Генрих, нарочно медленно подходя к стеклянной двери.

Аист, — подумал Фабиан, — ничего здесь не меняется. Учителя все те же и клички все те же.

Меняются только ученики. Поколение за поколением воспитывается здесь и получает образование. Рано утром швейцар дает звонок. Начинается гонка: спальня, умывальная, раздевалка, столовая. Младшие накрывают стол, приносят масло из ледника и эмалированные кофейники с кухонного подъемника. Гонка продолжается: общая комната, уборка, класс, уроки, столовая. Младшие накрывают стол к обеду. Гонка продолжается: свободное время, работа в саду, футбол, общая комната, приготовление уроков, класс, столовая. Младшие накрывают стол к ужину. Гонка продолжается: общая комната, приготовление уроков, умывальная, спальня. Старшеклассникам позволено еще два часа не ложиться, они гуляют в парке и курят сигареты. Ничего здесь не переменилось, только поколение другое.

Фабиан поднялся на третий этаж и открыл дверь в актовый зал. Утренняя молитва, вечерняя молитва, игра на органе, день рождения кайзера, годовщина битвы под Седаном, битвы под Танненбергом, флаги на башне, отметки перед пасхальными каникулами, прощание с призывниками, открытие курсов для участников войны, и опять звуки органа, и торжественные речи, исполненные достоинства и благочестия. Единство, правда и свобода прочно въелись в атмосферу этого зала. Или теперь, как и прежде, надо становиться по струнке, когда мимо проходит учитель? В среду полагалось два, в субботу три часа свободного времени. Неужели до сих пор инспектор заставляет учеников, лишенных увольнительной, при помощи ножниц превращать газеты в туалетную бумагу? А бывало ли здесь хоть изредка хорошо? Или он всегда чувствовал ложь, которая, как призрак, бродила здесь, и тайную злую силу, превратившую несколько поколений детей в послушных государственных чиновников и тупоголовых бюргеров? Иногда, конечно, бывало хорошо, но только вопреки заведенному порядку. Он вышел из актового зала и по темной винтовой лестнице поднялся в душевые и в спальни, где длинными рядами стояли железные кровати. На стенах, по-уставному, были развешаны ночные рубашки. Порядок прежде всего. По вечерам старшеклассники, придя из парка, забирались в постели к перепуганным малышам. Те молчали. Порядок прежде всего. Фабиан подошел к окну. Внизу, у реки, мерцал город со своими башнями и уступами. Как часто, когда все засыпали, прокрадывался он сюда и разыскивал глазами дом, в котором лежала больная мать. Как часто он прижимался головой к стеклу, силясь удержать слезы. Ни эта тюрьма, ни подавленные рыдания во вред ему не пошли, и это было правильно. Тогда его не удалось доконать. Двое или трое из соучеников застрелились. Не больше. В войну самоубийства стали чаще. Потом еще многих недосчитались. Сегодня половины класса более не существует. Фабиан спустился вниз и, выйдя из школы, направился в парк. В свое время, с метлами, лопатами и остроконечными палками, они трусили здесь за ручной тележкой, сметая пожухлую листву и поддевая палками валявшиеся бумажки. Парк был большой и спускался к ручейку.

Фабиан, идя по старой, знакомой тропинке, присел было на скамейку, несколько минут смотрел на верхушки деревьев, потом пошел дальше, тщетно защищаясь от прошлого, наступавшего на него. Залы и комнаты, деревья и клумбы, все, что сейчас его окружало, было не действительностью, а только воспоминанием. Здесь он некогда оставил свое детство, а теперь вновь его нашел. Спускаясь на него с деревьев, со стен башен, оно завладевало им. Он все глубже погружался в морок тоски.

Фабиан пошел в кегельбан. Кегли стояли наготове, он огляделся — ни души, тогда он взял шар из ящика, замахнулся, побежал и пустил его по деревянному желобу. Шар несколько раз подпрыгнул. Желоб по-прежнему был неровный. Со стуком повалились шесть кеглей.

— Что это значит? — спросил чей-то сердитый голос. — Посторонним здесь делать нечего.

Это был директор. Он почти не изменился. Разве что ассирийская борода еще больше поседела.

— Прошу прощения, — сказал Фабиан, приподнял шляпу и хотел удалиться.

— Одну минуту! — воскликнул директор. Фабиан обернулся.

— Скажите, уж не бывший ли вы наш ученик? — поинтересовался директор. И вдруг протянул ему руку. — Ну, конечно же, Якоб Фабиан! Очень, очень рад. Как это мило! Вас, видно, разобрала тоска по вашей старой школе?

Они пожали друг другу руки.

— Плохое сейчас время, — сказал директор, — безбожное время. Праведникам нелегко приходится.

— А кто эти праведники? — спросил Фабиан. — Дайте мне их адрес.

— Вы все тот же, — заметил директор, — вы всегда были одним из лучших моих учеников и одним из самых дерзких. Интересно, многого вы этим достигли в жизни?

— Государство собирается предоставить мне небольшую пенсию, — отвечал Фабиан.

— Вы безработный? — строго спросил директор. — Я ждал от вас большего.

Фабиан рассмеялся.

— Праведникам нелегко приходится, — пояснил он.

— Если бы вы тогда сдали государственный экзамен на учителя, — воскликнул директор, — вы не остались бы без специальности.

— Я во всех случаях остался бы без специальности, — взволнованно отвечал Фабиан. — Даже если бы сдал экзамен. Я сейчас открою вам секрет: человечество, за исключением пасторов и педагогов, не знает, куда ему податься. Сломался компас, но у вас этого никто не замечает. Вы теперь, как и прежде, ездите вверх и вниз на лифте, из одного класса в другой, так на что же вам, спрашивается, компас?

Директор засунул руки в карманы брюк и сказал:

— Вы меня пугаете. Неужели вы не нашли себе применения? Идите с миром и постарайтесь преодолеть себя, молодой человек. Для чего мы изучали историю? Для чего читали классиков? При таком характере острые углы необходимо сгладить.

Фабиан посмотрел на самодовольного упитанного господина, улыбнулся, сказал:

— Эх, вы, гладкотелый! — и ушел.

На улице он встретил Еву Кендлер, с двумя детишками. Она заметно пополнела. Фабиан удивился, что вообще узнал ее.

— Якоб! — воскликнула она и покраснела. — Да ты нисколько не изменился! Поздоровайтесь с дядей!

Дети протянули ему ручки и сделали книксен. Это были девочки. Они больше походили на мать, чем она на себя прежнюю.

— Мы не виделись по меньшей мере лет десять, — сказал Фабиан. — Как ты живешь? Давно замужем?

— Мой муж — главный врач в Карола-хаус. Большой карьеры там не сделаешь, а до частной практики руки не доходят. Возможно, он поедет с профессором Вандбеком в Японию. Если там дело наладится, я с детьми тоже переберусь туда.

Фабиан кивнул и пристально посмотрел на девочек.