Андрей Явный - Музыка прощения

Друзья, к сожалению или к счастью, невозможно избавиться от страданий и стать счастливым за один прием, за один присест, погружением в одну медитацию. Но мы уже начали!

Я хочу, чтобы вы думали об этом каждый день, стремились к этому и помнили об этом своем стремлении. А я покажу вам один свой день. Может быть, он покажется слишком концентрированной моделью жизни для вас. Но вы сможете выбрать сами то, что захотите разделить со мной.

Я очень хочу, чтобы все унылые, тусклые оттенки, все негативные переживания, все сомнения для вас отошли на второй план. Чтобы мир засиял перед вами во всем великолепии своей вечно новой красоты.

Намастэ!

Я открываю глаза, медленно встаю, перехожу на шаг.

Люди, люди, драгоценные люди. Все вы. Все мы. Мягкие драгоценности. Слишком мягкие, слишком хрупкие. Куда девается эта мягкость, эта органика, когда мы застреваем в… состоянии перманентной обиженности, например? Вылезают углы, кости, каркас, скелет – не суть, но смерть. Все, о чем вы боялись, но хотели спросить.

«Не надо, не надо так! Слишком много поводов обижаться в нашей быстротекущей жизни», – скажете вы. Я вас понимаю. Я знаю, как интересно вспоминать старые обиды, еще и еще перебирать их, подобно сокровищам, открывать эти сундуки подсознания, неосознанно наслаждаясь зрелищем, – так действуют многие, не подозревая об этом. Конечно! Ведь это яркие переживания. Подчас самые яркие, их «хозяева» именно поэтому стремятся погружаться в них вновь и вновь.

Поддельные сокровища. Дешевая бижутерия, проданная под видом драгоценных камней. Да многие и не хотят пойти и оценить у специалиста их истинную стоимость. Конечно! Ведь они получают с них свои собственные моральные дивиденды. Демонстрируют сокровища другим – в виде колье на обнаженных шеях или браслетов и перстней на изящных руках (женщины), в виде запонок на рубашках или орденов на геройской груди (мужчины). Щеголяют. Хвастают друг перед другом: смотри, мол, моя обида потяжелей и поярче, обида в столько-то карат (крупнее вашей во сто крат). Мне куда сильнее досталось в жизни, моя судьба-то поуникальней вашей будет!

Вы не такие, друзья? Обиды вас тяготят?

Не обкладываемся ли мы своими обидами, как «дарами судьбы»? Не ставим ли их на «призовые» полочки? Не заключаем ли в рамки под стекло? Помещаем в альбомы со школьными, свадебными, семейными фотографиями? Кладем в шкатулки с семейными драгоценностями, занимая то место, где могло бы храниться что-то подлинно важное?

Вам действительно надоело носиться с этими почетными атрибутами? Давайте поговорим об этом!

И тут я почувствовал, как айфон в моем кармане подал признаки жизни. Пришла смс-ка. Сигнал слишком ранний для работающих со мной. Тем более для тех, кому нужна помощь. Кто это может быть? Великий режиссер? Сразу перезвоню. Однако обычно в это время он только ложится.

Я останавливаюсь перед «Кофеманией». Интерьер в стиле «городские пижоны» – здесь пока пусто, только юноша-хипстер и девушка в чем-то вроде лазурного сари, с дикой, старательно встрепанной мастером прической (видимо, он работал над эффектом «медовый месяц в Хампи»), расположились в дальнем углу. Заказываю чашечку арабики с кардамоном и сажусь у окна.

Нет, это был не Виктюк.

Это Маргарита: «Встречаюсь с мамой» – и смайл, выражающий ужас.

Какой-то внутренний секретарь в моей голове нашел ее воображаемую карточку: «45 лет. Ухожена, образованна, успешна. Дважды разведена. Имеет взрослую дочь, с которой в сложных отношениях. Руководит эйчар-службой филиала крупной немецкой компании в РФ. Поставки медоборудования. Вышла на контакт самостоятельно, через „Фейсбук“».

Пока несут кофе, саундтреком к происходящему во мне звучит внятный, как рэп, поток ее слов. Я помню ее историю. Слегка хрипловатый тембр. Запись переслушивать не нужно.

Мама никогда не считала меня красивой. Я была гадким утенком в детстве, да, мне это говорили часто. Мама, бабушка. Может быть, поэтому я дважды была замужем, и оба раза неудачно. Отношения с мужчинами меня никогда не складывались так, как я бы хотела. Хотя у меня всегда было достаточно друзей-мужчин, друзей-поклонников, некоторые из которых становились моими любовниками.

Я привыкла полагаться на себя, внутренне я очень одна.

В детстве я была долговязой, с нарушенными пропорциями, коротким тельцем и длинными руками-ногами. Я сама себе казалась каким-то инопланетянином. Старшая сестра была другой, правильной. Она, как говорили, родилась идеальным младенцем, с круглым лицом маленького амурчика. Я хотела быть похожей на сестру. Кажется, в детстве она ни о чем не беспокоилась, ни о чем не волновалась. Она была доброй, да. Она умела уступать мне. Я же младшая. Я же была нервной и ненавидела себя за это. Сейчас сестра не очень-то скучает по мне. Она меня любит, но дела, дела. Хотя она не работает.

Мама с нами была суховата. Она на все смотрела как-то рационально. Я никогда не слышала, чтобы она с нежностью сказала мне: моя красивая девочка! Я от нее этого ждала. Хотя бы раз! Ни в детстве, ни в подростковом возрасте, ни в юности этого не было. Мама такая деловитая у меня, практичная. Она не тратила себя на сантименты. А я не понимала, какая я. Хотя, пожалуй, я нравилась мальчишкам. Даже очень нравилась. Они все время что-то со мной хотели делать. Часто среди других девчонок выбирали меня. Косы обрывали, дрались за то, кто будет везти на санках, тащить портфель. Садились сзади за парту, трогали носками ботинок край юбки – сердилась ужасно. Осознание своей привлекательности было совсем в тумане. До сих пор не понимаю значения многих приключений, всего того, что было обращено ко мне – со стороны противоположного пола. Была очень не уверена в себе. И сейчас не верю самой себе, когда влюбляюсь. Не верю и своим героям.

В школе я много читала, под одеялом с фонариком тоже, в подростковом возрасте начало падать зрение. Пошли с мамой выбирать оправу для очков. Мне казалось: жизнь рухнула, очки пересекают мое странное даже для меня самой лицо и делают его слишком взрослым и некрасивым. Озабоченные взрослые лица такие… в них нет вдохновения. Нет очарования беспечности, как на девчоночьих лицах, лицах моих подруг. Это некрасиво. Я не хотела становиться такой. Я думала: очки – это все, это полный абзац! Перечеркнутое лицо. Мама дома уверяла меня в обратном: она говорила, что очки можно воспринимать как аксессуар. Типа стильно-модно-молодежно.

Мама врала мне, потому что, когда мы пришли в довольно хорошую оптику и я, бормоча, что мне ничего здесь не нравится, что я вообще не хотела идти, что я не могу носить очки, потянулась к одной оправе, которая висела на верхних крючках витрины… Тогда мама сразу брякнула: «Эту не бери, У ТЕБЯ ТЯЖЕЛАЯ НИЖНЯЯ ЧАСТЬ ЛИЦА, ЭТА ОПРАВА ТЕБЕ НЕ ПОЙДЕТ, НЕ ТРАТЬ ВРЕМЯ». Я повесила оправу на крючки и сразу вышла из оптики. Я прошла несколько метров, а потом разревелась. Я не могла совсем уйти, я ждала маму. Я чувствовала себя в тупике. Мама, конечно, очень рассердилась. Она тогда заказала мне дежурную дешевую оправу (расстояние между зрачками и диоптрии ей были, конечно, известны), без меня. Я не носила эти очки. Надевала только дома, когда мы все вместе смотрели телевизор. Они до сих пор хранятся у меня.