Ольга Грейгъ - Операция «Антарктида». Битва за Южный полюс

Я продолжаю надеяться на Вашу встречу со мной в ближайшее время или в июле сего года.

Искренне Ваш Адольф Гитлер.

Прочитав документ, хранящий дыхание времени, и схватив его суть, Иван Румянцов мог пересказать его почти наизусть. Ему не надо было вчитываться в каждую букву, его мозг привычно зафиксировал содержимое документа, все отснял и упрятал в потаенные глубины памяти.

И еще, что знал Румянцов наверняка, так это то, что канал связи между фюрером и вождем являлся личной прерогативой и обязанностью Архимандритова. Так что человеком, который координировал весь перелет «юнкерса» от Берлина до Москвы, и человеком, приехавшим за портфелем из крокодиловой кожи, в котором лежало тайное послание, – был все тот же Арсений Алексеевич Архимандритов.

Иван Румянцов прочел письмо и протянул его боссу.

– Тот, кто начинает войну, зачастую считает, что война вызвана установлением справедливости, – той, как ее понимает инициирующая военные действия сторона. Надеюсь, ты согласен с тем, что сколько народов и даже индивидов, столько и мнений по вопросу о справедливости, – играя уголком папки, то приоткрывая ее, то закрывая и прихлопывая рукой, заговорил Архимандритов.

– Да, товарищ секретарь ЦК, – ответил Румянцов.

– Война всегда преследует конкретные цели, одних интересуют деньги и богатства, других завоевание территорий. Те, кто не преследует наживу на чужом горе или перераспределение собственности в мире, глубоко убеждены, что воюют с народом, которому нужно очищение от какой-то болезни, поразившей все социальные слои. Как делали когда-то инквизиторы, очищая общество от ведьм, разврата и педерастии, снимали паразитов с тела общества… Конечно, и инквизиция, и война несет смерть. Но тот, кто идя с подобными помыслами, побеждает, становится национальным героем, личностью, чье имя сохраняется в веках. Но, парадокс: если же он в силу каких-то обстоятельств терпит поражение, свое видение этой личности высказывает победившая сторона, – она делает его преступником мирового масштаба.

– Хотите ли вы этим сказать, что… тот, о ком я сейчас думаю, считал свою роль перед человечеством преступной? Ведь с ним же так поступила победившая сторона?

– Отчего же ты не спросил его об этом? – Арсений Алексеевич потрогал щеточки усов и все-таки ответил: – Он считал свою роль в какой-то мере ошибочной. Впрочем, если ты понял, это его уже давно не волнует. Как говорят, на том свете ответят все, каждый за свое.

Арсений Алексеевич, чуть изогнув уголки губ, саркастически улыбнулся.

Чтобы привести Ивана Румянцова в полное сознание, вернуть в нем интерес к жизни, босс отправил своего ведущего референта в закрытый советский город Севастополь, на отдых.

Иван с благодарностью принял предложение поехать на родину. Летний Севастополь задыхался от жары, но над волнами реяли чайки, по набережной прогуливались полураздетые парочки, молодые мамаши выгуливали в тени аллей младенцев, лениво потягивались в нагретой траве тощие крымские коты, трещали сверчки и другие козявки, морские офицеры и матросы, спешащие по делам службы, дополняли привычную с детства картину счастливой советской жизни .

И эта привычность, и даже простая обыденность как-то по-новому умиляли и трогали сердце капитана 1-го ранга Ивана Михайловича Румянцова, присевшего отдохнуть в скверике на Ластовой площади у бюста дважды Героя Советского Союза, уроженца города-героя Севастополя, который по окончании Второй мировой войны самым активным образом участвовал в фантастическом разгроме экспедиции американского адмирала у побережья Антарктиды.

Прислушиваясь к голосам проходящих людей, к разговору сидящей на соседней лавочке пожилой супружеской пары, и, словно бы проваливаясь в этот говор и шум, – Румянцов краем глаза вдруг заметил, как справа, сверху опускается к нему фиолетовая полоса. Он почувствовал горячую приливную волну, его тело содрогнулось, пронзаемое приятными ощущениями; он буквально ощутил, как его мозг отделяется от становящегося невесомым тела, и как он сам – собранный в сгусток энергии, – вновь оказывается в том самом месте, которое удивительным образом напоминает ему альпийский редут в Австрии. Его встречает фрау Марта, и проводя по мощеной сиренево-синими плитами площадки двора к стоящему у дома широкому креслу, предусмотрительно застеленному тонким пледом, в который раз напоминает:

– Когда-нибудь они все погибнут в своей обетованной преисподней…

И, напоминая, не уточняет, к кому относятся ее слова: то ли к побежденным, отрекшимся от своего вождя, то ли к победившим, проклявшим его…

В какой-то момент раздался щелчок, внутреннее тепло и фиолетовая полоса исчезли. Румянцов понял, что Арсений Алексеевич был прав, сказав, что « теперь и ты будешь жить как бы в нескольких мирах ».

Его пребывание в Севастополе только началось, и он, – зная, что возвращение в Москву неизбежно, – во все глаза, и словно бы взахлеб, любуется городом и кораблями, стоящими на рейде Севастопольской бухты, некогда открытой талантливым русским моряком вице-адмиралом Клокачевым и носившей тогда красивое название Ахтиарская…