Стивен Кинг - Позже

Пока мы пили какао (возможно, она насыпала немного больше, чем обычно), мама сказала:

- Я обещала себе, когда была беременна, что никогда не буду лгать своему ребенку. Да, тот парень, скорее всего, был мертв. - Она помолчала. - Нет, он точно был мертв. Не думаю, что его спас бы даже велосипедный шлем, а я его там не видела.

Нет, на нем не было шлема. Потому что, если бы он был на нем, когда его сбила машина (мы выяснили, что это было такси), он был бы на нем, когда он стоял рядом со своим телом. Они всегда носят то, что было на них в тот момент, когда они умерли.

- Но тебе только показалось, что ты видел его лицо, дорогой. Ты не мог. Кто-то накрыл его курткой. Кто-то очень добрый.

- На нем была футболка с маяком, - сказал я. Потом я подумал кое о чем другом. Это лишь немного скрашивало произошедшее, но после чего-то подобного, вы берете то, что можете получить. - По крайней мере, он был довольно старый.

- Почему ты так говоришь? - Она как-то странно смотрела на меня. Оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда она начала мне верить, по крайней мере, немного.

- У него были белые волосы. За исключением тех частей тела, на которых была кровь.

Я снова заплакал. Мама обнимала меня и укачивала, и я засыпал, пока она это делала. Вот что я вам скажу: нет ничего лучше, если твоя мама рядом в тот момент, когда ты думаешь о каком-либо страшном дерьме.

Нам доставляли «Таймс» прямо к двери. Обычно мама читала ее прямо за столом, пока мы завтракали, сидя в одном халате, но на следующий день после «человека из Центрального парка» за трапезой она читала одну из своих рукописей. Когда завтрак закончился, она сказала мне: «Одевайся и, возможно, мы прокатимся по Кольцевой», так что, должно быть, это была суббота. Помню, я подумал, что это был первый уик-энд, когда человек из Центрального парка был мертв. Это снова вернуло меня к реальности.

Я сделал все, как она сказала, но сначала зашел в ее спальню. Мама в тот момент была в душе. Газета лежала на кровати, открытая на той странице, куда помещают покойников, достаточно известных для «Таймс». Там была фотография человека из Центрального парка. Его звали Роберт Харрисон. В четыре года я уже читал на уровне третьеклассника, мама очень этим гордилась, да и в заголовке, который я только и прочел, не было сложных слов: ГЕНЕРАЛЬНЫЙ директор ФОНДА «МАЯК» ПОГИБ В ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОМ ПРОИСШЕСТВИИ.

После этого я видел еще несколько мертвых людей - поговорка о том, что в расцвете жизни нас подстерегает смерть вернее, чем большинство людей подозревает, - и иногда я рассказывал что-то маме, но в основном этого не делал, потому что видел, как ее это расстраивает. Только когда умерла миссис Беркетт и мама нашла в шкафу ее кольца, мы снова об этом заговорили.

В ту ночь, когда она ушла из моей комнаты, я думал, что не смогу заснуть, а если и засну, то мне приснится человек из Центрального парка с рассеченным лицом и торчащими из свернутого носа костями, или моя мать в гробу, и одновременно сидящая на ступеньках кафедры, где только я мог ее видеть. Но, насколько я помню, мне ничего не снилось. На следующее утро я проснулся в хорошем настроении, и мама была в хорошем настроении, и мы шутили, как иногда это делали, и она поставила мою индейку на холодильник, а потом поцеловала рисунок, что привело меня в полный восторг, а затем она проводила меня в школу, и миссис Тэйт рассказала нам о динозаврах, и следующие два года жизнь текла в размеренном русле. До тех пор, пока все не посыпалось.

Когда мама поняла, насколько все плохо, я услышал, как она разговаривает по телефону с Энн Стейли, своей подругой-редактором, о дяде Гарри.

- Он был дурковатым еще до того, как его поразило слабоумие. Теперь я это понимаю.

В шесть лет я бы и понятия не имел о чем это она. Но к тому времени мне уже было восемь, ближе к девяти, и я понимал, по крайней мере, отчасти. Она говорила о неприятности, в которую вляпался ее брат - и она сама - еще до того, как болезнь Альцгеймера унесла его мозг, как вор в ночи.

Я, конечно же, был с ней согласен; она была моей мамой, и мы были против всего мира, команда из двух человек. Я возненавидел дядю Гарри за то, что из-за него мы попали в такую передрягу. Только позже, когда мне было двенадцать, а может, и четырнадцать, я понял, что мама тоже была виновата. Она могла бы выпутаться, пока еще было время, скорее всего, могла бы, но не сделала этого. Как и дядя Гарри, основавший «Литературное агентство Конклина», она много знала о книгах, но мало о деньгах.

Она даже получила два предупреждения. Одно - от ее подруги Лиз Даттон. Лиз была детективом Нью-йоркского полицейского департамента и большой поклонницей серии книг Реджиса Томаса о Роаноке. Мама познакомилась с ней на вечеринке по случаю презентации одной из этих книг, и они друг другу приглянулись. Что, в конце концов, вылилось в большие неприятности. Я еще до этого дойду, но пока скажу только то, что Лиз говорила моей матери о «Фонде Маккензи»: «Слухи слишком хороши, чтобы быть правдой». Возможно, это было примерно в то время, когда умерла миссис Беркетт, я в этом не уверен, но знаю, что это было до осени 2008 года, когда вся экономика страны всплыла вверх брюхом. В том числе и по нашей части.

Дядя Гарри играл в ракетбол в каком-то модном клубе возле Пирса 90, где причаливают большие лодки. Один дружбан, с которым он играл, был бродвейским продюсером. Он-то и рассказал дяде Гарри о «Фонде Маккензи». Друг назвал фонд «настоящей лицензией на чеканку монет», и дядя Гарри отнесся к этому весьма серьезно. А почему бы и нет? Друг спродюсировал базиллион мюзиклов, которые шли в течение базиллиона лет, как на Бродвее, так и по всей стране, и его гонорары просто лились рекой. (Я точно знал, что такое гонорар - я был сыном литературного агента.)

Дядя Гарри проверил информацию, поговорил с какой-то большой шишкой, работавшей на фонд (хотя и не с самим Джеймсом Маккензи, потому что дядя Гарри был всего лишь маленьким жуком в великой схеме вещей), и вложил туда кучу денег. Отдача была настолько хорошей, что он вложил еще. И еще. Когда дядя заболел болезнью Альцгеймера - а он очень быстро скатился под откос, - все счета перешли к моей матери, и она не только осталась в «Фонде Маккензи», но и вложила туда еще больше денег.

Монти Гришем, адвокат, который на тот момент помогал с контрактами, говорил ей, чтобы она больше туда не вкладывала, советовал сматываться по-быстрому, пока еще можно. И это было второе предупреждение, которое она получила вскоре после того, как возглавила «Агентство Конклина». Он также сказал, что если что-то выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой, то, скорее всего, так оно и есть.

Я рассказываю вам все, что узнал, мелкими капельками - как тот подслушанный разговор между мамой и ее приятельницей-редактором. Я уверен, что вы это понимаете, и я уверен, что вам не нужно говорить, что «Фонд Маккензи» на самом деле был большой жирной финансовой пирамидой. Дело было в том, что Маккензи и его веселая воровская шайка брали мега-баксы и выплачивали большие проценты прибыли, воруя большую часть вложенных денег. Они поддерживали фонд, привлекая новых вкладчиков, рассказывая каждому, какой он особенный, потому что в «Фонд» допускались только избранные. Оказалось, что избранных было несколько тысяч, от бродвейских продюсеров до богатых вдов, которые перестали быть богатыми почти в одночасье.