Евгений Спангенберг - Записки натуралиста

Мне вспоминается множество небольших происшествий, связанных с ручным воробьенком.

— Опять ваш воробей чашку разбил и в молоке выкупался — оставить ничего нельзя, — ворчала няня. — Уж лучше бы Васька тогда съел этого вора, мало канареек, что ли, — воробья завели, житья от него нет никакого.

Далекие прогулки ручного воробья не очень нравились нам. Особенно беспокоило частое появление ручной птицы около кухни, где она могла легко стать жертвой кровожадного кота Васьки. Но ведь после упомянутого столкновения воробья и собаки Маркиз как будто боялся злой птицы.

Не попробовать ли и Ваську заставить бояться смелого воробьенка — тогда, наш питомец будет в безопасности. И вот бедный Васька в течение ряда последующих дней подвергался безболезненной, но очень неприятной дрессировке. Взяв кота на руки и сдерживая его страшные для всего живого передние лапы, мы подносили его к ручной птице. Сначала воробей остерегался незнакомого зверя и держался от него поодаль. Когда же это ему надоело, он вдруг осмелел и с чириканьем бросился в самую морду кошке. Васька жмурил глаза, злобно шипел и рвался на волю. Уже на другой день, как нам тогда казалось, мы достигли желаемых результатов. Кот, посаженный рядом с воробьем, сердито урча, осторожно попятился назад, а затем опрометью бросился из комнаты. Его поведение явно показывало, что столкновение с птицей не доставляет ему никакого удовольствия.

Настала осень. Один за другим потянулись тихие, то ясные, то серые и сырые дни. Пожелтели, потемнели листья. Они отрывались от дерева, несколько мгновений качались в воздухе и с шелестом опускались на землю. По утрам особенно пахло прелым листом, тревожно перекликались какие-то птички. Мне нравилась эта грустная осенняя тишина, и большую часть дня я проводил в нашем саду. Однажды я возвращался домой из сада и только хотел подняться на террасу, как случившееся заставило меня застыть на месте. Издав тревожный крик, с крыши сорвался наш ручной воробей и стремглав нырнул в густой куст сирени. В тот же момент, как стрела, воздух прорезала довольно крупная птица, но, не сумев пробиться в глубину того же куста, уселась в средней его части. «Ястреб, не поймал», — мелькнула у меня мысль, и я бросился на выручку воробьенку. В ту же секунду проворный ястреб-перепелятник метнулся в сторону и, вызывая панику среди других воробьев и домашних кур, как страшная тень, низко скользнул сквозь сад и исчез за широким двором. Как зачарованный, я стоял на месте и глазами следил за улетающей хищной птицей. Громкий писк воробьенка вернул меня к действительности. Не замечая меня, под кустом орудовал кот Васька. Засовывая лапу в самую гущу ветвей сирени, он пытался извлечь оттуда нашего бедного воробья малюську. Через мгновение воробьенок был в моих руках, а Васька улепетывал к кухне.

Все кончилось благополучно. Осмотрев напуганного воробьенка, я не нашел ни единой ранки. Только вырванные перья свидетельствовали о том, что он чуть не стал жертвой хищника. Как я тогда ненавидел Ваську!

— Ну, чем же виноват Васька? — успокаивал меня отец в тот вечер. — Ведь кошка прирожденный хищник — не заставишь ты ее есть траву и не обращать внимания на, мышей и птиц.

В километре от станции Ахтуба протекает рукав Волги. В его пойме водилось много уток и куликов, встречались долговязые цапли и другие птицы, в том числе замечательно красивые, величиной с нашу галку, сизоворонки. Их нарядное оперение из сочетания голубовато-зеленого и коричневого цветов под лучами южного солнца казалось особенно ярким.

Птицы гнездились в степных оврагах и в обрывистых берегах реки, где выкапывали глубокие норы, или заселяли дуплистые ветлы, поднимавшиеся среди речного разлива.

Когда я впервые увидел сизоворонку, она поразила меня своей окраской. Ведь по яркости оперения она, конечно, не уступала тропическим птицам. «Зачем мечтать о ярких попугаях, — думал я, — когда под боком есть такие красивые птицы». И вот я решил достать для себя живую сизоворонку. В то время мы почти каждый день ходили на реку ловить рыбу, и там я стал присматриваться, куда залетали интересующие меня птицы. Вскоре мне удалось установить, что пара сизоворонок загнездилась в норе берегового обрыва. По моим расчетам, до этой норы можно было добраться.

Достав сачок и насадив его на длинную палку, я решил им закрыть нору с таким расчетом, чтобы вылетевшая птица попала в сетку. Уже сильно стемнело, когда я с сачком в руках осторожно подкрался сверху к обрыву, улегся на живот и прикрыл сачком выходное отверстие. Проделав это, я был уверен, что не пройдет и пяти минут, как прекрасная птица забьется в сетке. Но прошло пять, десять, двадцать минут, а этого не случилось. Лежа на животе и продолжая держать сачок, я ногами стучал по земле в надежде выгнать из норы птиц, но, увы, безуспешно. Руки мои устали, и, решив, что птицы ночуют в другом месте, я поднял и положил около себя сетку. В тот же момент из норы вылетела сизоворонка и с криком скрылась в вечерних сумерках.

Представьте же мою досаду! Как я себя ненавидел за нетерпение и поспешность. В дальнейшем я решил быть более терпеливым. Но, увы, мне не удалось поймать сизоворонку. Напуганные птицы стали крайне осторожны и вылетали из норки, как только я приближался к обрыву. До сего времени не могу понять, как они могли слышать мое приближение. Ведь я, как мне казалось, подходил бесшумно.

Прошло месяца полтора, и, наконец, несмотря на ряд неудач, мое желание исполнилось.

Однажды поселковые ребята принесли нам маленького птенца сизоворонки. Он был как-то особенно уродлив и отличался крикливостью и прожорливостью. Достаточно было войти в комнату, где помещался пленник, как он начинал громко кричать, требуя пищи. Кусочки сырого мяса, лягушата, дождевые черви — все это поедалось ненасытным птенцом в большом количестве. Зато рос он очень быстро, покрывался яркими перьями и вскоре научился летать.

Птенцу была предоставлена полная свобода. Наевшись, он обычно усаживался в саду на сухую ветвь акации, которая росла против балкона, и сидел там до тех пор, пока не чувствовал нового приступа голода. Тогда он принимался разыскивать людей, появлялся на террасе или через открытое окно влетал в комнату. Усевшись на первое удобное место, будь то спинка стула, плечо или голова человека, птенец начинал кричать, требуя пищи. Отделаться от его настойчивых криков можно было, только сунув ему в рот несколько кусочков сырого мяса. С жадностью проглотив пищу, птенец взъерошивал перышки, оставался короткое время неподвижным, видимо наслаждаясь чувством сытости, затем бесцеремонно здесь же оставлял свою «визитную карточку» и через открытое окно улетал в сад на ту же сухую ветку. Здесь он предавался отдыху и переваривал съеденное. Вскоре наш противный, крикливый и надоедливый птенец превратился в красивую взрослую птицу. Мы прозвали его Сивкой.