Жюль Верн - Найденыш с погибшей «Цинтии»

— А как он был одет? — спросил доктор Швариенкрона.

Герсебом ничего не ответил, но жена его оказалась менее сдержанной.

— Как маленький принц! — воскликнула она. — Представьте себе, господин доктор, пикейное платьице, обшитое кружевами, шубка на шёлковой подкладке — не хуже, чем у настоящего королевского сына, плиссированный капор и белый бархатный конверт. Все самое красивое! Впрочем, вы в этом сами можете убедиться: я сберегла его вещицы в целости и сохранности. Вы же понимаете, что мы не стали во все это наряжать малютку. Я отдала ему платьица, из которых вырос Отто, а потом они перешли к Ванде. Приданое малыша здесь, и я вам его сейчас покажу.

Говоря это, честная женщина опустилась на колени перед большим дубовым сундуком со старинным запором, подняла крышку и стала в нём усердно рыться. Один за другим она извлекла оттуда все названные предметы и с гордостью развернула их перед доктором. Там были также тончайшие батистовые пелёнки, роскошный кружевной чепчик, маленькое шёлковое одеяльце и белые шерстяные носочки.

Доктор тотчас же заметил, что все эти вещицы были помечены изящно вышитыми инициалами «Э.Д.»

— «Э.Д.»! Потому-то вы и назвали мальчугана Эриком? — спросил он.

— Вы угадали, — ответила Катрина, у которой от этого занятия повеселело лицо, между тем как у её мужа оно, напротив, помрачнело. — А вот это самая красивая вещица. Она была у него на шее, — добавила Катрина, вытаскивая из тайника золотое колечко для зубов. Оно было украшено кораллами и висело на тонкой цепочке.

На нём были выгравированы те же самые инициалы Э.Д., обрамлённые латинским изречением: Semper idem.

— Мы подумали было, что это имя ребёнка, — заметила она, видя старания доктора разобрать надпись, — но господин Маляриус нам объяснил, что здесь написано: «Всегда такой же». Не так ли?

— Господин Маляриус сказал вам правду, — ответил доктор на этот далеко не бесхитростный вопрос. — Ясно, что ребёнок родился в богатой и знатной семье… — добавил он, в то время как Катрина убирала приданое в сундук. — А вы не задумывались над его происхождением?

— А как узнаешь об этом, если я нашёл его в море? — ответил Герсебом.

— Да, но вы сказали сами, что колыбель была привязана к спасательному кругу. А по морскому обычаю на круге всегда указывают название корабля, которому он принадлежит, — возразил доктор, пристально взглянув рыбаку прямо в глаза.

— Разумеется, — ответил тот, опустив голову.

— Ну, так какое же название было на этом спасательном круге?

— Ах, господи, сударь, да я же не учёный! Я немного умею читать на моем родном языке, но на чужих языках, — увольте. Да и к тому же это было так давно.

— Тем не менее вы должны хоть приблизительно вспомнить. Ведь вы, конечно, показывали этот круг, как и все остальное, господину Маляриусу? Ну же, маастер Герсебом, подумайте. Не «Цинтия» ли было написано на этом круге?

— Мне кажется, что там было что-то вроде этого, — уклончиво ответил рыбак.

— Это иностранное название. Но какой страны, как по-вашему, маастер Герсебом?

— Да почём я знаю? И откуда мне знать все эти дьявольские страны. Ведь я никогда и не выходил за пределы Бергена и Нороэ, если не считать одного или двух раз, когда я рыбачил у берегов Исландии и Гренландии, — ответил он недовольным тоном.

— Я бы охотно предположил, что это английское или немецкое название, — сказал доктор, как бы намеренно не замечая тона своего собеседника. — Я мог бы это легко определить по форме букв, если бы увидел круг. Вы не сохранили его?

— Нет, чёрт возьми, он уже давным-давно сожжён! — не без ехидства воскликнул Герсебом.

— Маляриус запомнил, что буквы были латинские, — произнёс доктор, как бы размышляя вслух, — и на бельё тоже латинские; значит, можно допустить, что «Цинтия» не немецкое судно [13]. Я склонен думать, что это был английский корабль. А вы как думаете, маастер Герсебом?

— Меня это мало трогает, — ответил рыбак. — Будь он английским, русским или патагонским, это не моя забота. Не мало времени прошло с тех пор, как этот корабль поделился своей тайной с океаном на трех— или четырехкилометровой глубине.

Можно было подумать, маастера Герсебома даже радовало, что тайна судна погребена на дне морском.

— Но вы, конечно, пытались отыскать семью ребёнка? — спросил доктор, и сквозь стекла его очков, казалось, блеснуло лукавство. — Вы, наверное, обращались к мэру Бергена, просили напечатать объявления в газетах? Не так ли?

— Я? — воскликнул рыбак. — Ничего подобного я не делал. Одному богу известно, откуда взялся этот ребёнок и кто о нем печалился. Да и мог ли я швырять деньги на ветер и разыскивать людей, которые так мало о нем тревожились? Представьте себя на моем месте, доктор. Кто-кто, а я-то уж далеко не миллионер! Нечего и сомневаться, если бы даже мы и потратили всё, что имели, то всё равно не добились бы толку! Мы сделали, что могли: воспитали мальчика, как своего родного сына, любили его, лелеяли…

— Даже больше, чем родных детей, если только это возможно, — перебила его Катрина, утирая слезы концом передника. — Уж если мы и можем себя в чём-нибудь упрекнуть, то только в том, что давали ему слишком много ласки.

— Чёрт возьми, Герсебом, вы меня просто обидите, если подумаете, что ваше доброе и хорошее отношение к бедному приёмышу вызвало во мне какое-либо иное чувство, кроме глубокого восхищения! Нет, вы не должны думать ничего подобного! Но если вы хотите, чтобы я говорил с вами начистоту, то я думаю, что именно любовь к Эрику и заставила вас забыть о вашем долге. А долг состоял в том, чтобы найти семью ребёнка, приложив к этому все усилия!

Воцарилось глубокое молчание.

— Возможно! — произнёс наконец маастер Герсебом, потупив голову от этих упрёков. — Но что сделано, того не воротишь. Теперь Эрик уже действительно наш, и я не намерен рассказывать ему об этой старой истории.

— Успокойтесь! Разумеется, я не употреблю во зло ваше доверие, — сказал доктор, вставая. — Уже поздно, и я должен покинуть вас, мои добрые друзья. Желаю вам спокойной ночи и — без всяких угрызений совести, — добавил он многозначительно.

Затем, надев свою меховую шубу, он отклонил предложение рыбака проводить его, сердечно пожал руки хозяевам и направился в сторону фабрики.

Герсебом задержался на несколько секунд у порога, глядя на его удаляющуюся фигуру, освещённую лунным светом.

— Ну и дьявол! — пробормотал он сквозь зубы, решив, наконец, закрыть дверь.

Когда на следующее утро, после тщательного осмотра фабрики, доктор Швариенкрона заканчивал завтрак вместе со своим управляющим, вошёл человек, в котором юн не без труда признал маастера Герсебома.