Леонид Платов - Предела нет

— Ну, разведчики, как и положено, всегда впереди!

Колесников мельком взглянул на жену и отвернулся.

— А я, батя, со скуки собираюсь марки начать коллекционировать. Чем не занятие для отставника? Вот проехался в поезде в Златоуст — уже экспедиция!

— Разве твои товарищи столько пережили, сколько ты? — тихо сказала Нина Ивановна.

— На войне каждый достаточно пережил… Хоть бы и тебя, батя, взять.

Бывший командир разведчиков обрадовался случаю и поспешил увести разговор с опасного направления.

— Скажи, тезка, смог бы ты сейчас пройти через кладбище?

— Ночью?

— Угу. Я, знаешь, как-то прикинул: смогу или нет? Смогу, конечно, если прикажут, но трястись буду как осиновый лист на ветру.

Павлушка засмеялся. Он решил, что гость шутит. Такой высоченный, под потолок — и вдруг трястись! Но Нина Ивановна не засмеялась. Она продолжала печально смотреть на мужа.

— Да уж, страху натерпелись за войну! И поту пролили немало…

— Такую бы картину написать, — с воодушевлением объявил бывший командир разведчиков. — Рано утром стоит посреди окопа разведчик, только что вернулся из операции. Полз сколько там километров на брюхе. А сейчас, понимаете, стоит и куртку свою выжимает, мокрую от пота. Многие ведь до сих пор не знают, чем она пахнет, война-то. А она пахнет прежде всего потом солдатским! Ну, конечно, и газами пороховыми.

— Для меня еще резедой пахнет, — пробормотал Колесников. — Есть такой цветочек!

— Витя, ну я прошу, не надо об этом!

— Почему? Бате же интересно. Сколько лет не видались. Обязан я ему доложить, как воевал с этой резедой, или нет? — Он повернулся к Павлушке и ласково сказал: — А кому уже спать давно пора?

— Дядечка Витечка!

— Никаких дядечек.

— Хоть пять минуточек еще!

— Павлушка! Оглянись, брат, на часы! Кому в школу рано вставать? Мне или тебе?

— Да, как говорится, пробили часы урочные, — сочувственно сказал бывший командир разведчиков и улыбнулся Павлушке, вылезавшему с надутым видом из-за стола.

— Может, завтра, Витя? — неуверенно спросила Нина Ивановна. — Ты же с дороги. Устал.

— Нет.

— Опять ночь не будешь спать.

— Перебьюсь.

Нина Ивановна ушла в другую комнату вслед за Павлушкой. Оттуда были неясно слышны их голоса. Судя по интонации, Павлушка жаловался на свою судьбу, а Нина Ивановна его успокаивала.

— Ну вот, значит, батя, привезли меня в этот загородный дом… — неторопливо начал Колесников.

Над столом закружилось облако дыма. Рассказчик и слушатель очень волновались и курили без отдыха. Целая пирамида выросла в пепельнице, окурки начали класть уже на чайные блюдца.

За стеной было тихо. Павлушка заснул, а Нина Ивановна все не ложилась — наверное, читала.

«Доклад» командиру был закончен только в первом часу ночи.

Нина Ивановна вышла проводить гостя.

— Не знаю, как Виктор ваш, но я наверняка не усну сегодня, — сказал тот, прощаясь.

Несколько дней подряд Колесников и его гость не расставались друг с другом. Один вечер провели в ресторане, дважды съездили на рыбалку, а так все больше посиживали среди цветов в палисаднике.

(По молчаливому уговору, о саде-полигоне более не упоминалось.)

«Странно, что Нина Ивановна так до сих пор дрожит над ним, — думал бывший командир разведчиков. — Энергии, резвости суждений, азарта у Виктора, во всяком случае, не занимать стать.

Но, в конце концов, и Нину Ивановну можно понять. Она как бы встала в дверях своего дома, раскинув руки, не пуская внутрь плохие вести, вернее, то, что считала плохими вестями. Бдительно охраняет мужа от всего, что грозит нарушить его покой, в том числе и от воспоминаний о саде-полигоне.

Резонно опасается, что переписка с фронтовыми товарищами или встреча с ними разбередит эти воспоминания. До Виктора не доходят некоторые письма и телеграммы. («Нина ругает почту, а потом выдабривается перед почтальоншей» — слова Павлушки.) Исчезли, несомненно, и отдельные номера газет и журналов, где писалось о новых опытах, связанных с психическим газом («отравленным ветром»).

С моральной точки зрения довольно неприглядно выглядит, да?

Однако Нина Ивановна — врач-невропатолог. И Виктор все время находился в госпитале под ее наблюдением. Уж она-то, наверное, знает, что ему можно и чего нельзя».

Вот почему на четвертый день своего пребывания в Медногорске бывший командир разведчиков позвонил в больницу Нине Ивановне и попросил назначить ему время для встречи.

— Приезжайте хоть сейчас, — ответил негромкий голос. — Я уже давно жду вашего звонка…

Бывший командир разведчиков решительно постучал в дверь с надписью «Главный врач» и переступил через порог.

За письменным столом в сверкающе-белоснежном докторском халате и шапочке Нина Ивановна выглядела строже и отчужденнее.

— Садитесь, — сказала она. — Я знала, что вы придете. Все поняли, да? И, наверное, очень осуждаете меня? Но вы не видели, какой он был в неврологическом госпитале. Витя пролежал там без малого два года, все боялись за его жизнь. Наконец ему разрешили выписаться. Мы поженились. Консилиум профессоров рекомендовал увезти его из Москвы в какой-нибудь тихий город. В Медногорске у меня были родственники. Мы переехали сюда. Я хотела, чтобы он жил подальше от моря и от Дуная. Я хотела, чтобы ничто не напоминало ему о пережитом. — Голос ее сорвался.

Бывший командир разведчиков осмелился пошутить, чтобы разрядить напряжение.

— Прямо окружили его тройным поясом обороны! — сказал он, улыбаясь.

— Пусть так. Для себя я сформулировала это иначе: «Лечить забвением!» Я лечила его забвением. И знаете, что было наиболее трудным для меня в этом лечении? То, что день за днем, систематически и неуклонно, должна была лгать ему — для его же пользы. А он безгранично верил и верит мне.

Бывший командир разведчиков не мог не подивиться самоотверженной, заботливой настойчивости этой женщины с усталым лицом и негромким голосом.

— Не думаете ли вы, — мягко сказал он, — что ваше лечение и, так сказать, щадящий режим не нужны сейчас, даже стали вредны?

Она помедлила с ответом.

— Может быть. Не знаю.

— Нина Ивановна, милая, — продолжал так же мягко бывший командир разведчиков, — вы знакомы с Виктором с юношеских лет, он вчера говорил мне. Я знал его всего лишь каких-нибудь три с половиной года. Но это были годы войны, учтите. У Виктора по временам наступают длительные периоды апатии. В таких случаях нужно, чтобы его что-то встряхнуло, вывело из этого состояния. Фигурально выражаясь, раздались бы над ухом звуки боевой трубы. Я привез из Москвы несколько газетных выдержек, которые, ручаюсь, встряхнут его.

— Но вы уверены в том, что это не повредит ему? И ведь он сделал все, что должен был сделать. Что еще можно от него требовать?