Луи Буссенар - Ледяной ад

— Благодарю! Как досадно, мне крайне необходимо было встретиться с ним. Но, может быть, я могу видеть того, кто прислуживал ему?

Такому важному клиенту, как Поль Редон, неловко было отказать. Директор велел позвать Феликса и предоставил его в распоряжение репортера. Редон вынул из кармана два луидора, опустил их в руку слуги и сказал:

— Вы знаете, Феликс, у людей иногда являются странные фантазии.

— О, господин волен иметь фантазии, какие ему заблагорассудится!

Репортер продолжал легкомысленно, хотя сердце вырывалось из груди:

— Сегодня утром мне попалась пуговица в таком месте, где она не должна быть… Я подозреваю, что владелец ее — господин Бернетт…

Лакей улыбнулся и наклонил голову, как человек, привыкший понимать все с полуслова.

— И мне думается, Феликс, — прибавил Редон, — что профессиональная тайна не помешает вам сообщить, насколько основательны мои подозрения. Впрочем, вот и само доказательство.

Он развязал уголок своего платка, вынул оттуда пуговицу и показал слуге, который сейчас же ответил:

— Вы правы: пуговица от одежды господина Бернетта. С надписью «Барроу Т., Лондон». Утверждаю с тем большей уверенностью, что сегодня утром господин Бернетт просил меня пришить к его панталонам точно такую же.

Эти слова чуть не свели с ума Редона, но он сдержался и произнес, наполовину смеясь, наполовину сердясь:

— Вот видите, какой плут сей англичанин. И выглядит, верно, хуже меня?

— Еще бы! Ему около сорока лет, высок, напоминает боксера и носит дымчатые очки…

— Так он уехал?

— Да, сударь!

— И забрал свои сундуки, чемоданы?

— Чемоданы и три английские ивовые корзины, покрытые просмоленным полотном.

— Хорошо, благодарю!.. Держите, Феликс! — сказал Поль, вручая третий луидор слуге, рассыпавшемуся в благодарностях.

Узнав все, что было нужно, Редон вышел из «Павильона» и помчался на станцию. Поезд только что отошел, пришлось около получаса дожидаться другого. Кстати, репортер вспомнил, что, кроме чашки чая, у него ничего не было во рту целый день, а время близилось к четырем часам. Он съел два сандвича, выпил стакан малаги, выкурил сигару и вскоре покатил в Париж. Пятьдесят минут спустя поезд остановился на станции Сен-Лазар. Справедливо полагая, что путешественники, едущие из Сен-Жермена, редко сами заботятся о багаже, он опросил сейчас же всех носильщиков, не принимали ли они вещей у владельца трех ивовых корзин. Никто такого не видал. Редон, памятуя, что терпение — необходимая принадлежность всякого следователя, продолжал расспрашивать всех подряд, щедро давал «на чаек» и в конце концов выяснил, что господин высокого роста с бородой, похожий на англичанина, вышел на станции, но только с двумя корзинами.

— Это он! — сказал себе Редон. — Но где же третья корзина?.. А!.. В кладовую!

При помощи денег, открывающих все двери, он проник в кладовую и сейчас же узнал корзину. Сомневаться было невозможно, на ней значился адрес: Френсису Бернетту, Лондон.

«Однако я играю сегодня счастливо, — подумал репортер. — Теперь — к телефону!»

Он вошел в телефонную будку и позвонил.

— Прошу соединить с Версальским судом!

Прошло несколько минут.

— Кто вы?

— Поль Редон, журналист. А вы?

— А! Это Редон! А я прибыл из Мезон-Лафита с нашим пленником… Он упорствует… но он виновен… Не пытайтесь что-либо сделать в его пользу…

— Убийца, мой дорогой прокурор, англичанин по имени Френсис Бернетт, и завтра я докажу вам это. А пока прикажите задержать сундук, принадлежащий сэру Бернетту и находящийся в кладовой на станции Сен-Лазар. Затем, рекомендую навести справки во всех отелях и арестовать этого Бернетта, приметы которого сообщаю. Наконец, хорошо бы еще приказать охранять станционные выходы. Ответственность за все беру на себя; а что касается моего бедного Фортена, то не пройдет и трех суток, как вы первый заявите о его невиновности. До завтра! В девять часов я буду в Версале.

— Но, Редон, вы с ума сошли!

— Сделайте то, что услышали, и будете благодарить меня на коленях… На коленях! Прощайте!

После этого Редон возвратился к себе, наскоро привел в порядок костюм и пообедал.

Вечером побывал в нескольких редакциях и к часу вернулся на улицу Ларошфуко, где занимал домик, расположенный в саду. Отослав кучера, он позвонил, вошел, произнес свое имя перед сторожкой, и… тут на него набросился какой-то человек. Блеснула сталь, — лезвие кинжала с поразительной быстротой погрузилось в тело. Он почувствовал сильную боль в груди, потом ледяной холод. Кричать Редон уже не мог, хотя в мозгу его перед потерей сознания пронеслась мысль: «Бедный Леон! Кто за тебя заступится?»

Брат и сестра у родителей обвиняемого. — Мадемуазель Марта. — Удивление жителей. — Следователь и его помощник. — Известие об убийстве Поля Редона. — Что заключалось в таинственных чемоданах.

Погребение Мартина Лефера и Грандье происходило в один день и час, в присутствии множества народа. У первого не было родных, одна ключница шла за гробом. А останки второго сопровождали сын и дочь, оставшиеся сиротами без всяких средств к существованию. Сын, едва достигший шестнадцатилетнего возраста, воспитывался в Парижском лицее и теперь шел за гробом с измученным лицом, задыхаясь от рыданий. Дочь была на два года старше. Она машинально двигалась за процессией, вся закутанная крепом, и никак не могла поверить, что обожаемый ею отец и лежащее человеческое тело с простреленным черепом — одно и то же.

По окончании печальной церемонии, когда посторонние разошлись, сироты также покинули могилу. Молодая девушка сказала несколько слов брату, на которые он ответил кивком головы, потом взяла его под руку, и они направились не на виллу Кармен, а в город и, к удивлению всех, вошли в дом Леона Фортена.

Убитые стыдом и горем, старики безмолвно ответили на их поклон.

Девушка медленным движением руки подняла вуаль и сказала:

— Я — Марта Грандье, а это — мой брат Жан!

Старый Фортен-отец не нашелся, что ответить, но жена его, тронутая неподдельной симпатией, сквозившей в прекрасных глазах гостьи, взволнованно произнесла:

— Мадемуазель Грандье!.. Вы!.. Вы здесь!..

— Ваш сын, Леон… месье Леон… обвинен в ужасном преступлении… но он невиновен… я знаю… уверена… И вот, когда все его проклинают и отворачиваются от вас, мы пришли сюда… с разбитым сердцем… но с надеждой, что спасем Леона!

При этих звучавших из глубины души словах у старушки покатились слезы из глаз:

— Невиновен!.. О да, невиновен!

Она бросилась к молодой девушке и крепко, до боли, сжала ее в объятиях.

— Вы считаете моего сына, моего Леона невиновным! Вы его знаете, не правда ли?