Джером Джером - Трое за границей

«Трое за границей» критиковали как слабое приложение к «Трем в лодке...». Критиковали незаслуженно — «велосипедисты» написаны с той же яркостью и энергией.

Книга вышла в 1900 году — время расцвета викторианской «велосипедной мании», возникшей с распространением двухколесных «безопасных велосипедов» после изобретения надувных шин в 1888-м. Велосипеды только что стали таким же привычным предметом в жизни, каким мы их видим сегодня. Несмотря на минувший век, многие замечания Джерома по поводу велосипедов и велосипедных изобретений по-прежнему актуальны и смешны.

Такого, однако, нельзя сказать о наблюдениях Джерома о немце и немецком характере: и то и другое изменилось так же, как изменился со времен викторианской эпохи сам англичанин. Комические стереотипы Джерома в отношении страны и ее жителей объективно устарели вместе с «кайзеровской Германией» — и тем более интересны с социально-исторической точки зрения.

Таким наблюдениям за характером немца в общем и в частности Джером (к самодовольству читателя-англичанина) уделяет много места. Его замечания ироничны и проникнуты немалой симпатией (стоит отметить, что школа имперской Германии, со всей свойственной серьезностью, на многие годы приняла книгу для хрестоматийного чтения). Удивляют прорицания Джерома в отношении социальных потрясений, которые начали происходить в стране вскоре после выхода книги.

За всем этим не стоит терять из виду поездку — raison d’être самой книги. Книга, и в частности само путешествие, замечательна и считается «почти таким же» шедевром, как «Трое в лодке...».

— Нам нужно, — сказал Гаррис, — сменить обстановку.

В это мгновение открылась дверь, и миссис Гаррис просунула голову, чтобы сообщить: Этельберта послала ее напомнить, что засиживаться нам нельзя — из-за Кларенса.

Этельберта, как мне кажется, нервничает насчет детей больше нужного. На самом деле ничего такого с ребенком, собственно, не случилось. Просто сегодня утром он ходил гулять с тетушкой. А та, только он бросит задумчивый взгляд на витрину кондитера, заводит его внутрь и пичкает пирожными с кремом и «фрейлинками»* — пока он не начнет утверждать, что наелся, и вежливо, но твердо откажется съесть «ну еще хоть немножко». После этого, разумеется, за завтраком он съедает только одну порцию пудинга. А Этельберта решает, что ребенок при смерти.

Миссис Гаррис добавила, что нам тоже нужно пойти наверх, а то мы пропустим, как мисс Мюриэль читает «Безумное чаепитие» из «Алисы в стране чудес». Мюриэль — второе чадо Гарриса; ей восемь, способная и умница, только я люблю, когда она читает серьезные вещи. Мы сказали, что сейчас докурим сигареты и сразу придем, и пусть Мюриэль до нашего прихода не начинает. Миссис Гаррис пообещала, что попробует ей помешать, насколько возможно, и Гаррис, когда дверь закрылась, возобновил свою речь.

— В общем, понятно, — сказал он. — Переменить обстановку полностью.

Вопрос был в том, как это сделать. Джордж предложил уехать «по делу». Больше ничего Джордж предложить, конечно, не мог. Холостяк думает, что замужняя женщина даже не сообразит, как перейти дорогу перед паровым катком. Однажды я знал юного типа, инженера, который тоже собирался поехать в Вену «по делу». Его жена захотела узнать, по «какому» такому «делу». Он сказал, что ему необходимо осмотреть рудники в окрестностях австрийской столицы и написать о них отчет. Она сказала, что поедет с ним (она была из таких). Он пытался ее отговорить. Он заверял, что на рудниках прелестным молодым женщинам делать нечего. Она сказала, что догадывается об этом сама. (Поэтому она не собирается спускаться с ним в шахты; утром она будет его туда провожать, а потом, пока он не возвратится, будет коротать досуг, прогуливаясь по венским магазинам и делая, быть может, кое-какие покупки.) Затеяв эту катавасию, деваться ему уже было некуда. В продолжение десяти долгих летних дней он посещал рудники в окрестностях Вены и каждый вечер составлял отчеты, которые супруга собственноручно отправляла в контору, где они были никому не нужны.

Я буду расстроен, если окажется, что Этельберта и миссис Гаррис принадлежат к подобной разновидности жен. Но «делом» лучше все-таки не злоупотреблять. Его следует приберечь действительно на черный день.

— Нет, — сказал я. — Нужно быть искренним и мужественным. Я скажу Этельберте так: я пришел к заключению, что человеку никогда не оценить счастья, пока оно преследует его неотступно. Я скажу: чтобы научиться ценить это счастье — так, как ценить его следует, — я намереваюсь разлучить себя с ней и с детьми как минимум на три недели. Я скажу, — продолжил я, обернувшись к Гаррису, — что это ты указал мне на мой в этом долг, что это тебе мы обязаны такой...

Гаррис опустил стакан, едва не поперхнувшись.

— Если ты не против, старик, — перебил он, — то лучше не надо. Она обсудит все это с моей половиной... В общем, на мою долю выпадет слишком много чести.

— Но ты ее заслуживаешь, — подчеркнул я. — Это было твое предложение.

— Да, но с твоей-то подачи, — перебил Гаррис снова. — Помнишь, как ты это сказал... Человеку не стоит входить в колею — это ошибка; от сплошного семейного счастья залипают мозги?

— Я говорил в общем, — стал оправдываться я.

— Но как метко! Я думал сообщить это Кларе. Я знаю, она высоко ценит твой интеллект... Я уверен, если...

— Лучше не пробовать, — перебил я в свою очередь. — Вопрос щепетильный, но я знаю, что делать. Мы скажем, что это предложил Джордж.

Джорджу, как я иногда с огорчением замечаю, не достает отзывчивости и участия. Можно было ожидать, что он обрадуется возможности помочь двум старым друзьям разобраться с дилеммой, но вместо этого он заартачился:

— Да пожалуйста. А я скажу им обеим, что сначала предлагал поехать всем вместе, с детьми и со всеми... И что я взял бы тетушку, и что я знаю в Нормандии прелестный старинный замок, который можно снять, на морском берегу, где климат для слабых детей подходит особенно, а молоко — какого в Англии не достать. И еще я скажу, что вы такого предложения не одобрили и решили, что нам будет веселее одним.