Яков Свет - Два героя. Последний инка

Торрибио приготовился к такому восклицанию.

— Клянусь жизнью, Рамузио, — сказал он с лицемерной гордостью, — я никогда не просил милостыни!

Он взял монету из рук Рамузио и вступил в круг воинов, окружавших котел.

— Твоя жертва узнала тебя, Торрибио, — сказал Кортес серьезно. — Неужели ты не сознаешься и хочешь искушать Бога?

Но даже это серьезное увещание полководца не поколебало Торрибио. Он клялся в своей невиновности и отрицал свое участие в покушении на жизнь Авилы.

Кортес прервал его речь и приказал патеру Ольмедо приступить к Божьему суду.

Последний произнес над котлом несколько молитв, затем велел снять его с огня и поставить на землю. Взяв из рук Торрибио монету, он бросил ее в воду.

Несколько воинов засучили рукав обвиняемого.

После минутного колебания Торрибио с быстротой молнии опустил руку в котел, но монета выскользнула у него между пальцами, и он вынужден был, закусив губы, вторично опустить руку в кипяток. Лишь громкий вздох выдал испытываемую им нестерпимую боль. Но он счастливо достал монету и подал ее патеру Ольмедо.

Согласно предписанию, руку его завернули и запечатали. На третий день свидетели Божьего суда обязаны были собраться на том же месте.

Затем Кортес объявил, что Виллафана успел уничтожить список заговорщиков и не выдал никого из своих соучастников, и что признания его относились только к покушению на убийство Авилы.

Кортес прекрасно знал все подробности заговора и всех участников его, потому что Ларенцано передавал ему все, что происходило среди заговорщиков. И самый список уничтожил не Виллафана, а сам Кортес.

Полководец готовился к кровопролитным битвам с ацтеками и не хотел излишними казнями ослаблять свои силы и потому довольствовался наказанием зачинщика, оставив остальных в уверенности, что ему неизвестны участники заговора. Лишь один был известен как соучастник Виллафаны, и все с нетерпением ожидали результаты Божьего суда.

Между тем полководцы Кортеса были заняты другим вопросом.

Донна Марина рассказала в присутствии Сандоваля и Авилы желание Рамузио отправиться в Цольтепек и выменять там себя на Антонио Юста.

— Однако он честный малый, — заметил Сандоваль Авиле. — Я ошибся в нем! Ведь такое подозрение хоть кому отравит жизнь! Я тоже не перенес бы такого обвинения!

— Но я особенно обязан ему, — заметил Авила, — если б он согласился сыграть мою роль, то отряд судостроителей без церемонии зарезал бы меня.

— Как ты думаешь, Авила, не можем ли мы добыть ему этого свидетеля?

— Прекрасная мысль! — воскликнул Авила. — Мы можем в одну ночь добраться до Цольтепекского храма и до восхода солнца освободить испанцев, а затем тотчас вернемся к Кортесу!

— Я тоже думаю, что мы успеем! — заметил Сандоваль.

— Прекрасно! Таким образом мы приведем к Божьему суду еще одного свидетеля!

— Пойдем к Кортесу; он должен отпустить нас!

— Идем, идем!

Удалые смельчаки уговорили-таки Кортеса отпустить их с горстью добровольцев на это сумасбродное предприятие.

В другую минуту Кортес отказал бы им наотрез, но в это печальное время необходимо было поднять дух войска примером какого-либо отважного подвига.

— Я знаю цольтепекский храм, как свои пять пальцев! — говорил Сандоваль.

— А я знаю все дороги через Сьерру! — прибавил Авила. — Впрочем, ацтеки не привыкли сражаться ночью. Мы вернемся назад целы и невредимы.

С разрешения Кортеса Сандоваль и Авила вышли к войску набирать охотников на это безумно отважное предприятие.

Охотников набралось слишком много. Ветераны Кортеса возликовали.

Одним из первых протискался вперед Рамузио.

Вечером небольшой отборный отряд был готов к выступлению, и патер Ольмедо благословил его.

Когда Сандоваль и Авила скрылись в лесах Сьерры, Кортес пожалел о данном им позволении. В этом безумном предприятии участвовали его лучшие бойцы, и в случае неудачи потеря была бы слишком велика. Кортес вскочил на лошадь, поскакал за ними и вернул их в лагерь, объявив, что хотел лишь испытать храбрость своих воинов. Как ни была тяжела для него участь пленных, он не мог решиться купить им свободу такой дорогой ценой.

Возвращаясь во главе отряда в лагерь, Кортес услышал громкие крики радости и ликования. Из Веракруца прибыли курьеры с радостным известием о прибытии трех кораблей с вспомогательными войсками и военными припасами. Курьеры привезли с собой с далекой родины письма к воинам.

Передав Кортесу почту, один из курьеров, Гомара из Севильи, спросил его, находится ли еще в войске Педро Рамузио, которому он имеет передать важные известия.

Кортес остановил его, расспросил и затем сказал ему:

— Ты должен молчать об этом до тех пор, пока я не позову тебя в свидетели.

Гомара хорошо знал Педро Рамузио, который был его товарищем по школе в Севилье. Встретившись с ним в главной квартире, Гомара дружески поздоровался со старым товарищем, но избегал пускаться с ним в разговоры.

«Это старое подозрение, — подумал с грустью Рамузио: — он также верит, что я вор, и избегает меня».

Наступил третий день. Перед домом Кортеса снова собрались свидетели Божьего суда.

Рядом с Кортесом стояла донна Марина. В глазах ее светилась уверенность в победе.

Но Торрибио также не унывал и явился на суд с высоко поднятой головой.

Патер Ольмедо открыл судебное заседание обычными молитвами, затем руку Торрибио освободили от печати и повязки. Она была сплошь покрыта пузырями. В толпе пробежал ропот: «Нет сомнения! Он виновен!»

— Ну, что, — спросил его Кортес, — признаешь ли ты теперь себя виновным?

Торрибио не смутился. В своей темнице он успел обсудить свое положение и решил отрицать свою виновность.

— Клянусь Богом, я невинен! — произнес он громким вызывающим голосом.

Среди свидетелей раздался взрыв негодования.

— Жалкий негодяй! — воскликнул Кортес, сжимая кулаки. — Долго ли ты будешь продолжать свою безбожную игру? Кайся в своих грехах — тебя ждет виселица!

Патер Ольмедо подошел с распятием в руках и громким голосом спросил Торрибио:

— Что ты можешь возразить против этого суда?

— Этот суд недействителен! — ответил с твердостью Торрибио. — Божий суд может быть совершен только в церкви, а здесь, в Тласкале, нет церквей. К тому же судьи утверждаются епископом, а вы, достойный патер, не епископ!

Раздались возгласы изумления. Патер Ольмедо поник головой и задумался. Затем он пожал плечами и сказал Кортесу:

— Он прав! Мы упустили это из виду! Суд недействителен. О Божьем суде теперь не может быть речи.

Глаза Торрибио засияли радостью.

— Что же нам делать, патер Ольмедо? — спросил Кортес.