Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

– Ваш боярин говорил, небось убили тоже и в реку сбросили. – Летава вздохнула.

– Сходишь к нему?

– К боярину вашему?

– Да. Скажи, пусть не боится, я выйду… к князю пойду. Только пусть он отроков за мной пришлет, а то меня эти прямо во дворе зарубят, слова сказать не дадут…

– Не ходи никуда! – Летава вскочила и даже попыталась загородить собой дверь. – У тебя, спасибо чурам, боярин есть – как он скажет, так ты и сделай. Ты сам уж вон чего придумал! Слушай лучше, что старшие говорят! А сам будешь думать, когда станешь старшим!

Судя потому, как привычно она это выложила, слышала не раз. Видать, от бабки. Или от матери. Береста тоже с детства этому учили. И вот оказалось, что старших над ним больше нет, а учиться думать уже некогда…

Берест не удивился, когда уже в темноте Летава вернулась, ведя за собой Красилу. У того был при себе коровай хлеба в рушнике и кусок мяса в миске.

– Это я богам принес в благодарность, что хоть ты нашелся! – Он потряс своими дарами, сложил их на лавку и подошел обнять Береста. – Сынок! Я уж и тебя оплакал, думал, совсем горе, и тела даже нет, чтоб хоть погрести по-людски! Думал, мало беды, что сгинул, так еще и бродить будет упырем голодным… будто эти бесы киевские! Так чего ты надумал? – Он отстранился. – К князю идти? Тебе в видоки нельзя, ты отрок, да и сам в деле…

– Я повинюсь перед ним, – Берест потупился от стыда. Признаться самому Красиле, как подвел его и товарищей, было куда тяжелее, чем Етону, хоть сиди с тем в ряд еще десяток князей. – Правду открою. Моя во всем вина, боярин. Прощенья просить не смею, не заслужил я. Коли меня Етон русам отдаст – пропадай моя голова. Да не хочу, чтобы ты за мою вину смерть принимал.

– Какую правду? В чем сознаешься?

Не поднимая глаз, Берест все рассказал: что и как он задумал, как все было устроено и что из этого вышло. Красила слушал молча. Потом отошел, сел на лавку и взялся за голову.

– Ой, деды, деды мои… – бормотал он, раскачиваясь. – Чем же мы вас, деды наши, прогневили? Чем богам досадили? Или худо молили? Или дурно угощали, не почитали? Заветы и поконы нарушали?

Берест молчал. Чем тут оправдаешься? Из-за него погибли четверо своих – тех, кто мог заменить ему братьев. Но даже его выдача не избавит от позора Красилу – он из древлян старший, он за все, что они, безумцы, натворят, в ответе.

– Ну вот и смерть моя… – наконец Красила поднял голову, но на Береста не глядел. – Здорово пожил – пятый десяток кончается, пора и честь знать. Да если бы с честью… Смерть приму наглую, позорную. И себя, и весь род деревский срамом покрою, будто облаком.

– Да не ходи на поле! – взмолился Берест. – Зачем твоей еще кровью зверей этих радовать! Слух пойдет – опять русы древлян побили, боги их, древлян, неправду обличили! Я себя выдам Етону, ты… примешь… признаешь…

– Что вина вся наша, а я перед ним лгал, хоть и по неведению. Ой, деды мои! – Красила снова спрятал лицо в ладонях, не в силах вынести на старости незаслуженный позор.

– Ну, хочешь я пойду в реку брошусь? – в отчаянии предложил Берест.

Ему уже было все равно. Белый свет опротивел и все, что в нем. А пуще всего опротивел он сам, молодец неудалый.

– Сиди, – Красила махнул рукой. – Подумать надобно, как быть… Я-то мнил, моя правда, боги мне дадут на поле одолеть. А зарубил бы я Свенельдича – вторую голову бы снес у змея.

– Да голов у них этих больно много… Думали, одна, оказалось, три. Теперь думаем, три, а выйдет девять… двенадцать…

– Не напасешься витязей – за каждую голову змееву дорого платить приходится… – вздохнул Красила. – За Ингореву – полсотней… да оружника одного – четырьмя.

– Ты свою хоть сбереги. Если и ты сгинешь – кто с нашим князем останется? Я уж не верю, что Миляй жив… – мрачно добавил Берест.

Приглядевшись к Мистине и его людям поближе, он теперь понимал: не миром они своих лошадей и горностаев вернули.

– Да уж… За честь и правду жизнь поставить не беда, а вот даром волкам бросить… Ох! Деды-деды… Ты сиди пока тихо, – Красила встал и надел шапку, – а я поразмыслю и тебе дам знать.

Из двери Берест видел, как Бегляна разожгла огонь на камнях перед Перуном, как Красила передал ей хлеб и мясо для богов. Долго говорил что-то, глядя в неподвижные лики идолов… Объяснялся перед теми, кто над ним старшие.

Уже в сумерках задремавшего Береста привел в чувство знакомый звук – ржанье Рыбы. Потряс головой: приснилось, что ли? Выглянул из двери клети. И правда, Рыба! Знакомая серая лошадь была привязана у клетушки, а Красила тихо толковал о чем-то с Бегляной возле вымостки. Больше никого на площадке Божьей горы не было. Берест вышел, погладил Рыбу по морде, прижался к ней лицом. Теперь даже эта лошадь казалась другом, поминком от прежней мирной жизни. Хотя давным-давно он должен был вернуть ее Ладовеку. «Световекову внуку лошадь мою доверю…»

Что лошадь! Он самого себя-то не может вернуть в прежнее стойло. Сгорело оно…

Шел мелкий снег, наполнял замерзшие ямки следов, будто чаши – белой крупной мукой.

Поговорив со старухой, Красила подошел к Бересту и кивнул на дверь. Отрок вернулся в клеть, боярин вошел за ним.

– Вот что надумали мы, – Красила сел и положил ладони на колени, будто подводя итог раздумьям. – Погибать ни за что нам не с руки. Да и тебя выдавать – жалко, все же наш отрок, деревский. И вот что. Уедем мы отсюда тайком. Нынче же ночью. К утру до Случи доберемся, а там в лодки сядем свои. Вниз по реке живо до Припяти домчимся, а там уж почти дома. Да тебя с собой не могу взять: за домом нашим русы приглядывают. Не прячутся даже. Увидят – сам смекаешь.

– И как же?

Сколь ни готов был Берест ответить за вину, остаться одному, когда свои уезжают…

– А ты еще денька три-четыре обожди, пока все утихнет. Авось и русы уедут, а тогда кому ты здесь нужен будешь?

– И как же я потом?

– Я тебе Рыбу твою привел. Будто бы богам в дар, старуха согласилась, пусть постоит пока. Хорошо, старуха добрая попалась. А там ты кобылу возьмешь, да и скачи. Хоть за нами к Случи, хоть по Моравской дороге. Отсюда бы выбраться живым, да и слава богам.

– А за благоволенье такое вы вторую кобылу богам-то поднесли бы, шелопуты! – сказала от двери Бегляна.

Мистина вошел, так широко улыбаясь, что Лют привстал. А Мистина свистнул оружничему:

– Всем скажи – собираемся. Уезжаем.

– Куда? – удивился Лют.

– Домой. В Киев.

– А как же…

– Не будет поля. Сбежали древляне.

– Сбежали?

– Собрали пожитки, к полуночи вышли, взяли лошадей, по двое сели и уехали к Случи.

– А наши что? Стерегли же…

– Ночью Истуга прибежал, мне рассказал. А утром уж Етону довели. Я у него сейчас был – он спрашивал, хочу ли я, чтобы за ними погоню снарядили.