Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

– А ты?

– А я, – Мистина наклонился к лицу брата, – сказал: да пошли они в тур! Пусть проваливают к Ящеру в зубы! Была мне забота их ловить!

– Когда едем? – К ним подошел Альв.

– Завтра на заре. Припасов сегодня возьмем, и больше ждать нечего. О боги, как же я хочу домой! – Мистина потянулся во весь свой рост, почти доставая поднятыми руками до балок кровли.

Лют проследил за ним с завистью: брат возвышался среди собственной дружины почти на голову. Даже отца превосходил. Говорят, его мать была для женщины высокого роста – вот и сказалось.

«По жене соскучился?» – хотел было пошутить Лют, но прикусил язык. Сосредоточенная решимость в глазах Мистины была нацелена на что-то более далекое, чем собственный дом и семья.

– А ты пока иди с Радаем простись, – Мистина взглянул на него. – От меня поклон передай. С ним нам ссориться не с руки. Да и пригодится еще – не в последний раз мы здесь.

Лют слегка нахмурил брови. Что Радай непричастен к делу, Мистина уже выяснил. О Томилице никто речь не заводил, но Лют с тех пор не раз думал: знала она или не знала? Ведь ее мужа убили гриди Ингвара – а из них здесь, в дружине Мистины, почти десяток есть. Ашвид погиб, будучи во вражде с Мистиной, виновен в похищении Уты и детей. Прямой вины Мистины в гибели Ашвида не было, его люди тогда остались в стороне. Родовой долг напрямую не вынуждал Радая искать мести за зятя. Но как знать, что творится в голове у молодой вдовы? Может, ей-то понадобился виноватый? Весь Плеснеск который день толкует о мести Эльги за Ингвара – с ужасом и восхищением. Не вздумала ли Томилица взять ее за пример?

Люта позабавила бы отвага женки – не будь на кону его собственная голова и не поверь он перед этим, что эта женка на него положила глаз. Неужели только завлекала этими робкими улыбками и зовущими взглядами… как Эльга Маломира притворным согласием обсудить сватовство?

Встретили его только Радай с женой. Томилицы не было. Спрашивать о ней Лют не собирался – была охота! Встревоженный Радай суетился, пытаясь показать дружбу к киянам. Зная далеко не все, он тем не менее был напуган опасностью дел и связей, к которым прикоснулся только с краешку.

И лишь когда Лют, уже простившись, вышел – Сигват впереди, Искрец, поставленный вместо Сварта, сзади, – на углу избы показалась женщина и помахала ему ладонями перед грудью. Не то пыталась привлечь внимание, не то показать, что руки пусты.

– Свенельдич! – вполголоса выдохнула она. – Не уходи. Погоди чуточку.

– Ну? – Лют шагнул к ней. Лицо его казалось надменным, и за этой надменностью угадывалась скрытая обида. – Что скажешь?

– Не уходи так, поговори со мной! – Томилица прижала руки к груди, потом поманила его к себе, показывая за угол, где их не было бы видно со двора.

И не успел Лют решить, стоит ли идти, как Сигват скользнул вперед со скрамом в руке. Исчез за углом. Показался, кивнул и снова исчез.

Лют последовал за Томилицей, подавляя улыбку. Его что, теперь и до постели будут провожать?

Но в закуте между стеной избы и тыном Сигвата не было – нес дозор за следующим углом.

– Что ты так глядишь на меня, будто туча черная! – горячо зашептала Томилица, придвинувшись ближе к Люту и умоляюще сжав руки. – Тебе сказали, будто с нашего двора зовут, да? Человек твоего брата приходил – Альв, да? Он рассказывал…

– Мне сказали, – Лют сжал обе ее руки и притиснул женщину к стене избы, как будто распял. В глазах ее появился испуг, но она молчала и не противилась. – Сказали, будто ты меня к себе позвала и измену тех двоих, Рыскуна и Требини, открыть обещала.

– Нет… нет… клянусь… землей-матерью… дитем моим клянусь… чтоб не дожить до завтра… – бормотала она, от испуга не находя связных слов. – Как бы я могла? Ты же… сын… господина нашего… Узнала бы я измену… сказала бы тебе. Но не было…

Глядя ей в глаза почти вплотную, Лют видел в них испуг, но это был честный испуг. Она боялась не разоблачения, а самого подозрения, пятнавшего ее честь и даже, пожалуй, задевавшего что-то в сердце.

– Я бы не могла! – даже не пытаясь высвободиться из крепкой хватки, она умоляюще склонила голову к плечу. – Я тебя только теперь и узнала, когда в Свенельдовом городце мне не жить больше… да и городца нашего нет. Но уж как узнала… я бы умерла лучше, чем тебя на погибель завела. Ты… сокол ты ясный, никогда на веку моем я такой красоты не видала… сама бы жизнь отдала за тебя…

Испуг исчез из ее взгляда, теперь она лишь всматривалась в глаза Люта, и в чертах ее проступало наслаждение. Растворяясь в его глазах, она уже готова была забыть, о чем меж ними шла речь. Свежесть его юного лица вызывала в ней нежность, а твердость черт и острота взгляда – трепет перед мужской силой. Все вместе наполняло восторгом и томлением, от чего Томилица едва стояла на ногах.

Взгляд Люта смягчился. Он давно уже знал, без каких забав не обходятся ночные купальские и колядные гулянья, в его руках бывали челядинки и пленницы. Но впервые женщина пыталась сказать ему о любви. Вдова отцовского оружника, купеческая дочь, была ему не ровня, но все же она и не из тех девчонок, что уже года два-три пялили на него глаза и глупо хихикали.

Он ослабил хватку, и Томилица, высвободив руки, положила ладони ему на грудь. На лице ее появилось умиротворение и покорность. Лют наклонился – она оказалась ниже него на полголовы – и припал к ее губам. И те раскрылись ему навстречу с готовностью и облегчением, без слов говоря: нет для меня награды милее, чем дарить тебе мою любовь…

– Уехали твои русы!

Улыбаясь, Летава поставила лукошко на край скамьи. Развязала теплый платок и бросила сверху. На вьющихся рыжих волосах сидело вышитое очелье с двумя простыми колечками. Белая, как сметана, с теплым ягодным румянцем, она была так хороша, что Берест не мог не улыбнуться ей в ответ.

– Они не мои. Трясовица б их всех взяла.

– Ты осторожнее. Здесь боги слышат!

– Да и хорошо. Взяли бы боги жизнь мою, а взамен извели бы все их племя – я б хоть в огонь кинулся, – с досадой, что такого уговора никто ему не предлагает, ответил Берест.

– А ты снов вещих не видишь тут? – полюбопытствовала Летава.

– Вроде не было.

– Все-таки тут Божья гора. У нас кто хочет вещий сон, на Вальстенову могилу ходит. Там если спать, то непременно вещий сон увидишь. Только теперь уж не время – Марена пришла, пожалуй, к земле примерзнешь.

Внучка Бегляны приходила к Бересту каждый день. Приносила поесть, рассказывала, что делается в Плеснеске. Поуспокоившись, Берест стал скучать в своем заточении и с нетерпением ждал ее прихода.

Красила и уцелевшие его отроки уехали вчера в ночь. Русы – на другое утро. Сколько знала Летава, Мистина не требовал от Етона погони, и убрались кияне по Моравской дороге. Но Берест не был спокоен за своих – от этих волков любой пакости можно ожидать. Может, они и уехали так скоро, чтобы тайком нагнать древлян и прикончить всех до одного…