Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

– А ну! – Етон сделал знак, чтобы поднесли поближе. – Поди ж ты! – Он провел сухими пальцами по насечке, по дубовому чехлу на лезвии, по резьбе елового древка. – Это ж откуда у тебя такая? Не говори, что батька сковал, не поверю.

– С бою взял, – буркнул Берест, не особенно ожидая, что ему поверят в этом. Он и сам, лучше узнав киян, стал сильнее дивиться своей тогдашней удаче. – Когда русы Малин разоряли и гумно подожгли.

– И за то ты тех русов у Путилина двора дожидался, будто волк в ночи?

– Это они – волки. А мне покон велит за родню мстить.

– Отважный какой!

Етон помолчал, рассматривая парня. Не красавец, но собой приглядный, и лицо смышленое. Вид истомленный, но упрямый. И страха в нем особо не заметно. Что сбежавший от русов бойкий древлянин сидит на Божьей горе, князь знал с того самого дня, как его обнаружила там Бегляна. Старуха жалела парня, на беду свою нажившего врага в киевском воеводе, но хозяином города и святилища был Етон, и она не посмела скрыть от него единственного со стороны древлян живого участника той драки. Ведь в первую голову за убийство чужака отвечает старейшина той земли, на какую упало тело, а это он – Етон.

Но князь не спешил. Кияне и так получили четыре деревские головы за одну свою, будет с них. Опомнившись от возмущения и удивления, Етон сообразил: Мистина взял с него клятву молчать, а сам никаких клятв ему не дал. Даже в том, что его рассказ о сватовстве между Ольгой киевской и Оттоном германским – правда. Уж не дурачат ли его на старости лет?

– Ты, отроче, при князе вашем, Володиславе, давно состоишь? – наконец Етон прервал молчание.

– Да я не состою при нем. Он предлагал мне остаться, обещал воли не лишать, да я к Миляю в дружину пошел. Я не холоп, чего мне при князе тереться? Я русов бить хотел.

– Миляй – это воевода ваш лесной? Что мешок с горностаями взял?

– Долгай ту лошадь взял… а так да, Миляй был у нас старшим.

– Князь вам про горностаев поведал?

– Ну… – Берест с трудом вспоминал теперь, от кого и когда об этом узнал. – Вначале князь, да.

– Когда?

– Я ему Ингорев меч привез… Он после этого, как меч народу показал, завел разговор, что еще мечи привезут.

– Ты привез? – Об этом Етон слышал впервые. – А сказал ваш боярин, будто Тетерев-река принесла.

– Ну, почти так…

– Давай сказывай, – с любопытством, будто ему долгим вечером посулили занятную байку, велел Етон.

Берест начал рассказывать, как к нему попал Ингорев меч. Про Рощуки, а заодно и как его занесло в Рощуки. Про первый его бой с русами у брода через Тетерев – неудачный. Про Малин. Но это все Етон слушал не слишком внимательно, похоже, думая о своем. Потом спросил:

– Стало быть, Володислав давненько знал, что горностаев сюда из Киева повезут, а от саксов – мечи?

– Вроде так. С лета еще.

– С лета… Вот ведь змей лукавый! – с досадой прошипел Етон и сжал кулак на подлокотнике. – Да и я тоже хорош, дурень старый…

Если все затевалось в то время, пока Ингорь киевский был жив, то его жена не могла искать нового мужа и слать другому властителю «белых куниц». Но после того как Ингорь погиб, торговая сделка могла обрести новый смысл. И если кто-то знает об этом, то один только Мистина. Он был как раз тем человеком, который мог и знать правду, не известную больше никому, и выдумать байку, чтобы провести старого дурака.

– Вы ведь хотели, чтобы я Свенельдича в шею прогнал, а с Володиславом задружился? – Етон взглянул на стоявшего перед ним деревского отрока.

– Сожрут они нас, древлян, потом и другим не поздоровится, – угрюмо ответил Берест. – А вместе и отбились бы.

Он уже не верил, что хоть кто-то встанет против Киева, кроме древлян, которым деваться больше некуда. Свенельдич, ровно Кащей, мог очаровать и подчинить даже гору каменную.

– Выйти с вами против них я не могу, – произнес Етон, но вопреки смыслу слов Берест услышал в его голосе некое благое обещание. – Я меч целовал на дружбу и мир… а коли Свенельдич и солгал, за руку мы его не поймали. Нарушу мир первым – боги меня моим же оружием поразят. А я хочу пасть от меча, – он горько усмехнулся, будто выражал желание совсем несбыточное, – но не от своего! Ты поезжай к Володиславу и ему передай: коли будет дело его совсем худо, пусть пошлет ко мне. Я, может, поддержу чем…

– Поезжай? – повторил Берест.

– Я отдам тебе твою лошадь. Марене сам уж поднесу, другую выберу. Близняк! – кликнул Етон своего тиуна. – Вели покормить вот этого. И припасу ему выдай на дорогу. Дорога-то будет неблизкая…

Тиун увел отрока в поварню – не с гридями ж его сажать. Етон опустил голову, ссутулился, будто у него уже не было сил держать собственные плечи. Он целовал меч перед богами, что после смерти оставит свою землю Святославу, Ингореву сыну. Тот договор и защищал его от посягательств слишком уж бойких киевских русов, и ставил под угрозу – а что, если им надоест ждать? Он, Етон, собрался жить еще долго, а Святослав уже, говорят, почти взрослый… Самое лучшее – дать ему другого врага и постараться, чтобы этот враг не был повержен слишком быстро.

И даже если Свенельдич все же солгал… Вспоминая правду древлян и ложь киянина, Етон будто взвешивал мысленно то и другое на невидимых весах. И против воли чувствовал: если даже нанадежным и ломким мечом лжи Свенельдич выигрывает бой с правдой… На киевского жеребца поставить будет вернее.

Выбора, куда ехать из Плеснеска, у Береста особого не было. Именно ему Етон дал тот ответ, за которым приезжал боярин Красила, и этот ответ нужно было доставить в Искоростень. Не желая ни гнаться за Красилой вдоль Случи, ни ехать по памятной Моравской дороге, высматривая впереди щиты замыкающего дозора киян, Берест отправился к верховьям Тетерева, а оттуда двинулся через Малин к Искоростеню. Уже принимался идти снег, но замерзшая дорога меж лесов и полей была еще видна. Случится сильный снегопад – придется ждать, пока встанет Тетерев, а дальше пробираться по льду.

Всю осень и начало зимы над землей Деревской собиралась гроза, и все от мала до велика ощущали ее давящее дыхание. Знали: спокойная жизнь кончилась. Близ верховий Тетерева бродили смутные слухи о каком-то избоище в лесах на Рупине, но своими глазами никто его не видел. Далее на восток все слышали о разорении Малина. Не раз Береста останавливала стрела, вонзившаяся в землю под копытами Рыбы, и хриплый голос из гущи ветвей спрашивал, чьих он будет, куда направляется и кто идет за ним. Берест, несмотря на опасность, радовался таким случаям: древляне уже не были беспечны и готовились за себя постоять.

Но разговоры с весняками не радовали. Никто не хотел идти в войско к Искоростеню, оставив дом и семью на милость киевского князя. Бабы ворчали и открыто бранили князей: и вздумалось им с русами ссориться, жили хоть и не богато, да спокойно. У Береста зрела мысль, что он сделал бы на месте Володислава, но кто ж его спросит?