Далия Трускиновская - Свидетель с копытами

И, вскочив в седло, Штанге поехал прочь.

Шорох в кустах его не смутил – мало ли живности в лесу…

Отправив Амалию с Весселем на телеге в Остров, княгиня решила – пора заметать следы.

Она велела привезти к себе Фроську.

Девку до поры спрятали на выселках, где две семьи крепостных вырубали лес под пашню, выкашивали кусты, а жили по летнему времени в землянках. Княгиня обещала им там землю с условием, чтобы жить у той земли постоянно, и назначила нужное количество леса для построек.

За Фроськой послали верхового.

Если в Острове и заметили, как крепостная девка княгини Чернецкой вертит хвостом перед конюхами, то искать ее пока не стали. Но княгиня понимала – это еще Алехан просто слишком мало знает о пропавших парнях. И недалек день, когда Фроська ему потребуется.

Девку привезли, княгиня сделала ей строгое внушение и призвала Игнатьича.

– Спосылай в Братеево к кузине, скажи – ее берлина [11] Берлина – вид кареты. надобна дня на два, на три. И отправь туда рыжую пару. Пусть прикажет снарядить берлину, заложит в нее наших лошадей и гонит сюда, а потом ты с кучером Гаврюшкой и с Фроськой перехватишь экипаж на повороте, где раздвоенная береза, кучера – ко мне пешим порядком, Фроську – в берлину, и вези ее в Москву к тетушке Авдотье Петровне. Я дам письмецо для нее.

Тетушка по иронии судьбы была лишь года на два старше племянницы, но отчаянно молодилась, пудрилась и румянилась, слыла знатной щеголихой, и злые языки утверждали, будто имела двух молодых любовников. Ее знали во всех модных лавках Москвы и столицы. В письмеце княгиня просила определить Фроську в известную им обеим лавку, хозяйка которой, француженка, умела оказывать дамам услуги, не задавая лишних вопросов.

Писать о похоронах Аграфены княгиня не стала – во-первых, непутевую дочь еще не похоронили, во-вторых, не желала читать писем с соболезнованиями.

Горе было не таково, чтобы его глупыми письмами врачевать. Оно было приправлено злостью на покойного супруга Аграфены, при котором она стала спиваться, на беспутных подружек, на полковника Афанасьева, который не сумел держать дуру в ежовых рукавицах. Виноваты были все – а своей вины княгиня вовсе не ощущала. Она выполнила материнский долг, спровадила дочку в первое замужество нетронутой девицей, потом с немалым трудом устроила и второе замужество. Что еще можно было сделать – она не знала.

Но если бы ей кто сказал, что такая же судьба грозит и Лизаньке, княгиня собственной рукой пристрелила бы человека, осмелившегося налить девушке лишнюю чарку вина.

Вся усадьба готовилась к похоронам и к поминкам. Очень недоставало Игнатьича, который тайно повез Фроську в Москву и вряд ли вернется к похоронам. Особая тяжесть легла на плечи буфетчика Маркушки: ему доверили решать, какие должны быть закуски и какие вина доставать из погреба. Агафья сбилась с ног: она знала, что в таких случаях процветает мелкое воровство. Княгине не до того, чтобы смотреть, который крендель съели гости, а который припрятан в людской под тюфяком. Опять же, горсть изюма. Глашка стянет горсть, Фимка стянет горсть, а что останется?

На поварне уже замочили на ночь два котла – один с рисом, второй с пшеном, чтобы наутро варить две богатые кутьи, с изюмом и с маком. Наготове стояли горшки с цукатами и с медом. С вечера собирались ставить и опару для блинов. Блины и кутью следовало взять с собой на отпевание, чтобы, освятив, оделить нищих у храма – пусть помолятся за упокой грешной душеньки. И шел тихий, но яростный спор о варке киселя, который тоже должен стоять на поминном столе.

Княгиня знала – нужно чем-то занять себя, чтобы не сидеть в одиночестве. Черное платье было готово, требовался черный чепец без кружева, полностью закрывающий волосы, поверх которого накидывается черная вуаль. Княгиня села шить сама. Устроилась она не в кабинете, а в гостиной, откуда могла видеть в отворенную дверь, как носится дворня.

И вот в этой двери появилась знакомая худенькая фигурка.

– Ну, слава те Господи, вернулась! – воскликнула княгиня. – Письмо от графа не привезла ли?

– Нет, госпожа княгиня, письма не было, – ответила Амалия.

– И на словах ничего про Лизаньку не передал?

– Нет, госпожа княгиня.

– Да что ж это такое?! Уж до Сибири могли бы доскакать за это время и сыскать ее!

Амалия промолчала.

Она все еще не могла опомниться от своего подвига.

Золотая пятирублевая монета сейчас представлялась ей неслыханным сокровищем. Швыряться сокровищами может государыня или хоть княгиня. А бедной приживалке следует зашивать такие вещицы в нижнюю юбку, чтобы другие приживалки не стянули.

По справедливости монета должна была принадлежать ей, Амалии Зингер. Но, видимо, есть что-то выше справедливости…

– Голодна? – спросила княгиня. – По глазам вижу, что голодна. Агаша! Агаша! Вели, чтобы в людской ей стол накрыли! Потом будешь дошивать чепец. А жених? Что жених?

– Жениха больше нет, – и Амалия рассказала про конское свидетельство.

– Тем лучше для тебя. Плакала? – это был суровый вопрос.

– Нет, ваше сиятельство, не плакала.

– А что делала? Просто смотрела, как его уводят?

– Я…

– Ну, что?

– Я дала ему денег.

– Ну конечно, узнику деньги понадобятся, иначе с голоду помрет, – согласилась княгиня. – А так – хоть калач ему сторожа принесут. Много ли дала?

– Пять рублей, ваше сиятельство.

– Пять? Ту золотую монету, что ли? – догадалась княгиня.

– Да…

– И что – из рук в руки?

И тут Амалия не выдержала. Орать в присутствии знатной дамы неприлично, она же всю жизнь старалась соблюдать приличия. Однако более терпеть не могла – расставание навеки с Весселем нелегко ей далось.

– Я бросила ему эти деньги! Под ноги бросила! Пусть он подавится этими деньгами!

Княгиня внезапно расхохоталась. Просто не смогла сдержать торжествующий смех. И прихлопнула себе рот ладошкой.

– Вот теперь ты мне понравилась. Умница! Раньше я милосердие являла, а теперь… Теперь я дам тебе приданое. На хорошее приданое всегда охотники найдутся. Тебе непременно немец нужен? Француз не годится?

– Как будет угодно вашему сиятельству, – резко сказала Амалия.

– Жених есть, сама посватаю. У кузины Прасковьи в Москве жили француз и француженка, муж с женой. Он учил внучек рисованию, французской словесности, на клавикордах, еще на какой-то дудке играть. Она учила рукоделиям. Две дочки у них, она третье дитя носила, да не разродилась. Так что есть вдовец, ростом мал, лет ему куда за сорок. Кузина Прасковья сказывала: человек добрый, богобоязненный, и дочкам мать нужна. А ты все рукоделия знаешь. Я бы ей тебя и уступила.

Амалия вспомнила и кузину, такую же почтенную даму, и француза.