Александр Дюма - Сорок пять

– С теми, кого знаешь, – это верно, – ответил мэтр Митон, – но не с теми, кто тебе незнаком.

– Разве люди не братья, как говорит священник из церкви Сен-Лэ? – проникновенным тоном добавил кум Фриар.

– То есть так было в начале времен. Но в такое время, как наше, родственные связи что-то ослабли, куманек Фриар. Если уж вам так хочется разговаривать, беседуйте со мной и оставьте в покое этого чужака, – пусть размышляет о своих делах.

– Но ведь вас-то, как вы сами сказали, я уже давно знаю, и мне заранее известно все, что вы мне ответите. А этот незнакомец, может быть, сказал бы мне что-нибудь новенькое!

– Tсc! – он вас слушает.

– Тем лучше. Может быть, он ответит. Так, значит, сударь, – продолжал кум Фриар, оборачиваясь к незнакомцу, – вы думаете, что на Гревской площади будет заваруха?

– Я ничего подобного не говорил.

– Да я и не утверждаю, что вы говорили, – продолжал Фриар тоном человека, считающего себя весьма проницательным, – я полагаю, что вы так думаете, вот и все.

– А на чем основана эта ваша уверенность? Уж не колдун ли вы, господин Фриар?

– Смотрите-ка! Он меня знает! – вскричал до крайности изумленный горожанин. – Откуда же?

– Да ведь я назвал вас раза два или три, куманек! – сказал Митон, пожимая плечами, как человек, которому стыдно перед посторонним за глупость своего собеседника.

– Ах, правда ведь, – сказал Фриар, сделав усилие, чтобы понять, и благодаря этому усилию уразумев, в чем дело. – Честное слово, правда. Ну, раз он меня знает, так уж ответит.

– Так вот, сударь мой, – продолжал он, снова оборачиваясь к незнакомцу, – я думаю, что вы думаете, что на Гревской площади поднимется шум, ибо если бы вы так не думали, то находились бы там, а вы, напротив, находитесь здесь.., ах ты!

Это «ах ты» доказывало, что кум Фриар достиг в своих умозаключениях последних доступных его уму в логике пределов.

– Но вы-то, господин Фриар, раз вы думаете обратное тому, что, как вы думаете, думаю я, – ответил незнакомец, нарочно подчеркивая слова, которые обращавшийся к нему горожанин уже произносил и даже повторял, – почему вы не на Гревской площади? Мне, например, кажется, что предстоящее зрелище должно радовать друзей короля и они все должны там собраться. Но на это вы, пожалуй, ответите, что принадлежите не к друзьям короля, а к друзьям господина де Гиза и поджидаете здесь лотарингцев, которые, говорят, намерены вторгнуться в Париж и освободить господина де Сальседа.

– Нет, сударь, – поспешно возразил низенький, явно напуганный предположением незнакомца. – Нет, сударь, я поджидаю свою жену мадемуазель Николь Фриар: она пошла в аббатство святого Иакова отнести двадцать четыре скатерти, ибо имеет честь состоять личной прачкой дома Модеста Горанфло, настоятеля означенного монастыря. Но, возвращаясь к суматохе, о которой говорил кум Митон и в которую не верю ни я, ни вы, как, по крайней мере, вы утверждаете…

– Куманек! Куманек! – вскричал Митон. – Смотрите-ка, что происходит.

Мэтр Фриар посмотрел туда, куда указывал пальцем его сотоварищ, и увидел, что закрывают не только заставы, что уже весьма волновало все умы, но и ворота.

Когда они были заперты, часть швейцарцев вышла вперед и встала перед рвом.

– Как, как! – вскричал побледневший Фриар. – Им мало заставы, они теперь и ворота закрывают!

– А что я вам говорил? – ответил, бледнея в свою очередь, Митон.

– Забавно, не правда ли? – заметил, смеясь, незнакомец. При этом он выставил напоказ сверкающий между усами и бородой двойной ряд белых острых зубов, видимо, на редкость хорошо отточенных благодаря привычке пускать их в дело не менее четырех раз в день.

При виде того, что принимаются новые меры предосторожности, из густой толпы народа, загромождавшей подступы к заставе, поднялся ропот изумления и раздались даже возгласы ужаса.

– Осади назад! – повелительно крикнул какой-то офицер.

Приказание было тотчас же выполнено, однако не без затруднений: верховые и люди в повозках, вынужденные податься назад, кое-кому в толпе отдавили ноги и помяли ребра. Женщины кричали, мужчины ругались. Кто мог бежать – бежал, опрокидывая других.

– Лотарингцы! Лотарингцы! – крикнул среди всей этой суматохи чей-то голос.

Самый ужасный вопль, заимствованный из небогатого словаря страха, не произвел бы действия более быстрого и решительного, чем этот возглас:

– Лотарингцы!!!

– Ну вот видите, видите! – вскричал, дрожа, Митон. – Лотарингцы, бежим!

– А куда бежать? – спросил Фриар.

– На этот пустырь, – крикнул Митон, раздирая руки о колючки живой изгороди, под которой удобно расположился незнакомец.

– На этот пустырь? – переспросил Фриар. – Это легче сказать, чем сделать, мэтр Митон. Никакого отверстия в изгороди я что-то не вижу, а вы вряд ли рассчитываете перелезть через нее, – она будет повыше меня.

– Попробую, – сказал Митон, – попробую.

И он удвоил свои старания.

– Поосторожнее, добрая женщина! – вскричал Фриар отчаянным голосом человека, окончательно теряющего голову. – Ваш осел наступает мне на пятки. Уф! господин всадник, осторожнее, ваша лошадь нас раздавит. Черт побери, друг возчик, ваша оглобля переломает мне ребра.

Пока мэтр Митон цеплялся за ветви изгороди, чтобы перебраться через нее, а кум Фриар тщетно искал какого-нибудь отверстия, чтобы проскользнуть низом, незнакомец поднялся, раздвинул просто-напросто циркулем свои длинные ноги и одним движением, словно всадник, прыгающий в седло, перемахнул через изгородь, да так, что ни одна ветка не задела его штанов.

Мэтр Митон последовал его примеру, порвав штаны в трех местах. Но с кумом Фриаром дело обстояло хуже: он не мог перебраться ни верхом, ни низом и, подвергаясь все большей опасности быть раздавленным напором толпы, испускал раздирающие вопли. Тогда незнакомец протянул свою длинную руку, схватил Фриара сразу за гофрированный воротник и за ворот куртки и, приподняв, перенес его на ту сторону изгороди, как малого ребенка.

– Ого-го! – вскричал мэтр Митон в восторге от этого зрелища, следя глазами за вознесением и нисхождением своего друга мэтра Фриара. – Вы похожи на вывеску «Большого Авессалома»!

– Уф! – выдохнул из себя Фриар, ступив на твердую землю, – на что бы я там ни был похож, но наконец-то мне удалось перебраться через изгородь, и лишь благодаря этому господину.

Затем, вытянувшись во весь рост, чтобы разглядеть незнакомца, которому он доходил только до груди, мэтр Фриар продолжал:

– Век бога за вас молить буду! Сударь, вы истинный Геркулес, честное слово, это так же верно, как то, что я зовусь Жан Фриар. Скажи же мне свое имя, сударь, имя моего спасителя, моего.., друга!

Это последнее слово добряк произнес со всем пылом глубоко благородного сердца.