Юрий Волошин - Друзья поневоле

Время шло к вечеру. Из туч стал падать легкий снежок, припорашивая ужасные картины, развернувшиеся на берегах реки. Парни, уставшие и опустошенные, плелись к мосту. Петька не понимал, как его друг с такой легкостью воспринимал виденное, и поглядывал на него украдкой с любопытством и молчаливым сожалением.

– Слушай, Фомка, – сказал он дружку после некоторого молчания. – А что же дальше-то будет? Как же Бог смотрит на все это и не остановит душегубов? Ответь.

– Я что, разве монах ученый? Отколь мне-то знать. Коли не сейчас, то уж потом Бог придумает чего-нибудь. Не может того быть, чтоб все это царю сошло с рук. Я так разумею.

– А как же люди наши? Им-то как пережить такое?

– А чего нам-то думать, Петька! На то есть именитые да святые людишки. Им и положено кумекать. А что мы? Мы людишки малые. Нам бы самим выжить, живота не лишиться.

– Да, жутко. Кажный день ждешь несчастья. Тятька весь трясется, как вспоминает московитов.

– У моего тоже на душе такое. Тихон, тятькин кум, уже и про Студеное море сказывал.

– А чего о нем говорить? С чего бы это он так?

– Подслушал я, что они опасаются еще долгой смуты в городе, а там, за лесами да болотами, власти царя московского поменее, авось до тех краев и не дотянется рука кровопивца-антихриста.

– Господи, Святая Богородица! Спаси и обереги нас от злодейства!

– Вот заголосил, аки баба на погосте, – усмехнулся Фомка, но в его голосе больше слышалось бравады, чем настоящей уверенности и силы.

Петька промолчал, в душе соглашаясь с ним.

Ребятам было лет по пятнадцати. Оба невысокие, коренастые, с одинаково светлыми волосами и белесыми бровями. У обоих прямые носы, у обоих под губой уже пробивался легкий пушок, особенно у Фомки. И вообще лицо у него было более волевое и жесткое. Петька больше походил на маменькиного сынка, но связываться с ним никто не решался, ибо силой природа и родители его не обделили. Вся округа знала, что он руками мог и подкову согнуть, правда, бахвалясь так, Петька украдкой выбирал из них те, что потоньше да постарее.

У обоих матери померли, и лаской они были немного обделены. Фомкин отец был подмастерьем-плотником, и сын его готовился к тому же. Петька тоже подучивался этому ремеслу, часто убегая к другу из дому на разные стройки в городе. Ему нравилось тюкать топором по смолистым, пахнущим лесом стволам и брусьям. Дома его поругивали, мол, от своих отбиваешься. Однако особо не препятствовали. В семье ценили их дружбу, да и глава семьи не спешил приобщать сына к торговым делам. Иногда, правда, заставлял сидеть в лавке, что доставляло Петьке мало радости. Но парень смирялся, ведь против отца не попрешь.

Избегая встреч с московитами, поругивая их матерно, но вполголоса, приятели постояли недолго против моста, и Петька взмолился:

– Хватит, Фомка! Чего тут околачиваться да зенки таращить на душегубцев. Спать не будем от таких страстей. Да и домашних надо оповестить про дядьку Силантия.

Он поморщился, представляя, как заверещат тетка Матрена да Глашка-ключница.

– Вот бы пистоль достать, а? – молвил вдруг Фомка мечтательно.

– Это еще зачем?

– Стрельнуть охота хоть разок в московита проклятущего. Поглядеть, как он кувыркнется с коня, как кровью харкать зачнет…

– Вон чего захотел! А что потом? Смертоубийство, – не только тебя, а и всех твоих родовичей повесят. Все живота лишатся.

– Так с умом надо. Чтобы, значит, никто не заметил.

– Думаешь, легко такое сотворить? Боязно ведь. Жуть берет, как такое удумаю, Фомка. Да и что из того, что одного московита порешим?

– Не одного… К тому же и душу потешим. Накипело ведь, – ответил Фомка, и в голосе его послышались мужские нотки. Петька с удивлением поглядел на него, но ничего не ответил. Приятели шли молча, погрузившись в свои невеселые мысли. Затем Петька молвил, вздохнув тягостно:

– Я бы не смог решиться на такое. – А потом неожиданно добавил, резко повернувшись к другу: – А у моего тятьки есть два пистоля! Он их у немцев купил.

– Ну! – воскликнул Фомка, и радость, смешанная с надеждой, промелькнула в его глазах. – От бы ты мне один позычил на время, а?

– Тятька мне все уши оборвет, а то и чего хуже надумает.

– А ты-то сам палил хоть раз из него?

– Поучал тятька несколько раз, да уж больно гром от него большой. Аж уши закладывает.

– Эх, Петька! Удружи хоть разок, а? Век буду помнить, а за сохранность не тужи. Я знаю, как от московитов утечь. Меня не поймают, да и не тут я буду на охоту выходить. Место подберу знатное. Ну так как?

– Боязно, Фомка. А вдруг тятька пистоли искать кинется, что я ему скажу?

– А коли московиты найдут? Что, неужто лучше будет? Небось по головке погладят сабелькой, али на веревочке поболтаешься, да?

– Все одно страшно. Не осмелюсь я, а сам тятька не позволит.

– Ну какой же ты боягуз, Петька. И как я с тобой связался, а?

– Ладно, поглядим, что можно сделать. Завтра скажу тебе, но как бы тятька не углядел чего по мне.

– Чего это он углядеть-то сможет?

– А он как поглядит на меня, так сразу и поймет, что у меня на уме.

– Экий ты, Петька. Словно девица красная. Мужик ты али нет? Скоро пятнадцать лет стукнет, а ты все как дитя малое. Одна силушка и есть у тебя, да что толку-то с нее?!

– Я же сказал, что поглядим. До завтра подождать не можешь? Я же о дядьке сказать должен. Кутерьма поднимется, вот я под шумок и погляжу, как можно это дельце провернуть. Может, завтра и сделается все.

– Хорошо бы, – мечтательно произнес Фомка и блаженно шмыгнул носом. – А может, я чем подсоблю тебе в этом, а? Вдвоем-то сподручнее.

– Нет, тятька может сунуть руку в сундук и проверить, а ночью оно лучше. Так что жди, завтра утром поговорим, если ничего не получится. Ключ-то у Глашки постоянно, а как достать его? Подумать надо.

– А пульки, а зелье?.. Не забудь, смотри.

– Само собой. Что за пистоль без этого припаса?

Они замолчали, каждый погрузившись в свои нелегкие мальчишеские думы. Один мечтал о мщении и возмездии, другой – о нелегкой и опасной задаче, которую обещал скрепя сердце исполнить ради друга.

Длинные сумерки опустились на город. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Собаки не брехали, народ осторожно пробирался по своим избам. Хлопали двери, скрежетали запоры, хотя все знали, что от московитов никакие запоры не спасут.

Снежок продолжал тихо падать, покрывая слежавшиеся сугробы пушистым ковром, искрящимся в свете редкого масляного фонаря.

Петька сидел на сундуке и скорбно прислушивался к причитаниям баб, голоса которых легко долетали до его укромного угла. Отец только что вернулся с бесполезных поисков и теперь тоже забился в угол, переживая тяжелую утрату. Умерла жена, теперь брат душу Богу отдал, другой брат, видимо, сгинул за морем. Вот уже год, как о нем нет ни слуху ни духу.