Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ

Посещавшей в молодые годы уроки живописи и ваяния вдове пришлось пожалеть, что нет с ней красок и бумаги, чтоб снять для памяти хотя бы контур с подозрительного лица, которое, не может быть, чтоб не заинтересовало вскоре знакомых ее — милицейских. Милиционеры и дружинники всех старушек, проводивших досуг у подъездов, держали за бескорыстных осведомителей, упирая всегда на сознательность и патриотизм. А те и вправду знали почти все обо всех, особенно о перемещениях граждан по обозримой окрестности и в подъездах. Еще эти старушки наклонны были строить различные догадки о личной жизни соседей, и, в силу своего богатого жизненного опыта, почти никогда не ошибались в суждениях.

Всегда склонная к фантазиям и отрыву от реализма, вдова и тут размечталась о геройской поимке с ее помощью разоблаченного негодяя, последующих затем наградах, премиях или хоть какой-никакой грамотке с узором и знаменами, для которой и место имелось сбоку вдовьего шифоньера. Еще ей мечталось об автомобиле с ручным управлением, на электрическом ходу, изобретение которого она надеялась застать еще в здравии.

11

Сутолока на площадке стихла. Потерпевшему довольно надули на голову воды, и сделалось очевидным, что лоб его не настолько расколот, как показалось сперва. Фамилию его знал каждый, у кого на месте глаза и уши, чтоб ходить в кино и смотреть картины, а после пересматривать коллективно по телевизору. Звали его Семеном Семеновичем Вороном.

Сядут, к примеру, у голубого экрана все соседи по коммуналке или члены дружного семейства, сейчас пойдут разговоры:

— Эвон, опять Ворон играет, ты посмотри, который в «Погоне» играл!

— Ага. Он. Точно, Ворон и есть. Я всегда сразу его признаю. Он еще в «Драме на море» играл этого, как его…

— Фигуристый мужчина, нечего сказать. С таким устоишь вряд ли, — встрянет в разговор чья-нибудь баба, чтоб получить по заду шлепка от сурового своего хозяина в пижамных брюках.

— Морда, точно, форсистая, — соглашаются все, но тотчас смолкают, интересуясь продолжением сюжета.

И вот этот кумир сидел теперь, всхлипывая, у стенки и пил из поднесенной кружки бочковой квас, который бесперебойно продавался за углом в порядке живой очереди. Голова его, залепленная пока пластырем и перетянутая шпагатом, переливалась радужными оттенками. Кровоподтек прекратил менять цвета, остановившись на фиолетово-буром.

Артист обводил всех обиженным, недоумевающим взглядом поверх кружки, как бы спрашивая: «За что?» не веря глазам своим и тому, что вокруг прежняя, дорогая сердцу действительность, способная на такое подлое свинство — покушение.

Напившегося квасу обиженного Ворона приподняли за локти и усадили в нехотя прибывшую «скорую–неотложную». Медработники, узнав потерпевшего в лицо, сменили сонные выраженья лиц на радостные, и все движения их приобрели упругость и предупредительность. Каждый хотел коснуться артиста, а того лучше, ущипнуть его за бок или щеку, чтоб можно было после вспоминать об этом у телеэкрана, в кругу завидующей семьи.

Оставленный без внимания, но не забывший своих обязанностей, опер остановил жужжавшую камеру и, неизвестно кому доложив: «Снято!», потащил с себя мокрую рубаху, которой и принялся утираться.

12

Дядя в «кожимитовой» шляпе, отцепившись от громыхавшего трамвая почти на самом кольце, там, где начинались уже домики дачного типа с садами и палисадниками, двинул кривыми улочками вдоль разнокалиберных заборов к станции электрички. Там он сел в вагон и доехал вскоре до совсем почти сельской местности.

Опускались прозрачные сумерки. С заборов свисала в изобилии сирень, издававшая такой запах, что Дядя даже снял свою шляпу, для более свободного дыханья и чуть было не впал в романтическую задумчивость о своей личной судьбе, но путь его оказался завершен у крепкой калитки, рядом с еще более внушительными воротами, сделанными, возможно, из дуба. Там его уже с нетерпением ждали.

— Ну? — послышалось приветствие женского голоса.

— Порядок, шеф! — с гордостью доложил дядя, обращаясь к той самой красавице из «москвича», — Заподлицо! С жереба так и ссадил оземь. Да ты не тужи, — добавил он разъяснение, заметив тревогу в лице женщины, — чугун-то заживет у его, живой оставлен. Скоро заживет, докторов уж привезли, я видал.

— Вы что ему в голову попали?! — встревожилась женщина, — я же показывала — сюда, сюда! — ткнула она пальцем себе в бедро.

— В лобешник точно! Я промашки не знаю! ОСАВИАХИМ жив!

— Это у вас чугун вместо головы, дядя! Или пень! До его головы даже я не прикасаюсь!

— Голова целее осталась, чем была, шеф, — стушевался несколько собеседник и принялся протирать носком ботинка дыру в половице.

— Какой я вам шеф? Я химик, а не кулинар, — прервала его красавица, — вот заберите, что обещано и ступайте к себе, покуда не позову.

Говорившая пододвинула дяде кожаный мешок, глухо звякнувший, затем отерла платком брезгливо растопыренные пальцы, поскольку успела войти в соприкосновение с нечистой пятерней. Глядела она неприветливо, начальством, хмурила белый лоб с персидскими бровями.

Дядя, ухватив мешок, довольно заурчал, принялся запихивать его поспешно в карман штанов, так что даже смутил от усердия воздух.

Читатель, пожелавший полюбопытствовать содержанием кожаного мешка, обнаружил бы там металлические рубли в приятном множестве. Рубли, все как один были новехонькие, изображавшие стороной, называемой «орлом», ученого Менделеева. Мешок же точь-в-точь напоминал раздаваемые кардиналом Ришелье мешочки золота особо отличившимся героям в романе «Три Мушкетера».

— Бутафорию вашу — в печь, инструмент на место! — лаконично скомандовала красавица.

Дядя послушно снял очки, а калоши и плащ сгреб в охапку и запихнул в топку нарочно затопленной изразцовой печи, несколько подпалив себе рукав.

Черно-желтый дым повалил в трубу, и с улицы был замечен сразу несколькими прохожими из-за ядовитого колорита, наведя тех на мысли о проблемах самогоноварения и поиска жуликов, имеющих еще на подходе к коммунизму источники нетрудовых доходов.

— Дуло заподлицо! — восторженно шлепнул дядя рукой по тубусу, прежде чем упрятать его в указанный шкаф.

— Все? — торопила женщина.

— Натурлихс! — гаркнул дядя на иностранный манер, направляясь к дверям.

— У…рожа! — у дамы перехватило дыхание, так как до ноздрей ее вновь коснулся смущенный воздух. Не снеся гадливости, она запустила в перекошенную спину дяди медным пресс-папье. Отскочив от спины, пресс-папье закачалось на полу, пуская веселых зайцев по темноватым стенам.

— Слышь меня? — обернулся задумчиво гость, — ты гляди не позабудь это, как его…, — пошевелил он в воздухе пальцами, но, не припомнив что, хотел сказать, махнул рукой и вышел, наконец, вон, ворочая в мозгу мысль о том, что вот, все бы такие услуги оказывать, чтоб за такие деньжищи. Лишь бы после не захворать. Придя в свою коморку, Дядя, томимый возникшим откуда-то неясным и тягостным чувством, разогрел электрочайник, нарезал кусками невкусный, хоть и с чесноком, студень, хлеб и принялся без аппетита закусывать.