Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы

Да-да, того самого Андрея Первозванного, родного брата святого Петра, столь же великого мученика и верного ученика самого Господа нашего Иисуса Христа…

У деспота Фомы Палеолога было четверо детей. Старшая дочь Елена только что покинула отчий дом, выйдя замуж за сербского короля, с родителями остались мальчики Андреас и Мануил, а также самый младший ребенок — дочь Зоя, которой к моменту падения Константинополя исполнилось 3 года.

Фома очень близко к сердцу воспринял предсмертную просьбу героически павшего в бою брата и долго думал о том, что же он должен сделать, чтобы выполнить ее как надлежит…

Великую святыню надо было не просто сберечь от захвата турками, ее надо было сохранить во времени, куда-то перенести, где-то спрятать… А иначе — как следует понимать слова Константина «Где голова — там Византия, там наш Рим!»? Голова апостола сейчас здесь, у Фомы, Рим — в Италии, Византийская империя — увы! — пала вместе с падением Константинополя… Что же брат имел в виду… Что значит «наш Рим»?

Вскоре со всей неумолимостью жестокой правды стало ясно, что Морея не выдержит натиска турок. Последние осколки Византии — второй великой Римской империи рассыпались в прах.

И вдруг Фому посетило озарение — он внезапно понял, что имел в виду его брат, — Константин, несомненно, верил в новое возрождение империи, он верил, что она непременно возникнет там, где будет находиться наша главная греческая святыня!

Но где? Как?

Тем временем следовало позаботиться о безопасности жены и детей — турки приближались.

И вдруг Фома со всей ясностью и уверенностью осознал: все, что случилось, происходит неспроста, а то, что сейчас внезапной яркой и дивной мыслью пришло ему в голову, — это не он выдумал, это ему подсказала некая высшая сила, — быть может, ангел Господень, а быть может, и сам Господь.

Теперь он твердо знал, что надо делать.

В 1460 году, спасаясь от турок, деспот Фома Палеолог бросил все и, взяв с собой лишь жену, детей и святые мощи — голову апостола Андрея, отплыл на некогда греческий остров Керкиру, который теперь принадлежал Венецианской республике и потому именовался по-итальянски — Корфу.

В дальнем уголке большой гавани острова Корфу уже стоял один корабль Фомы Палеолога, отправленный сюда несколькими месяцами раньше. В трюмах этого корабля находились величайшие сокровища человеческой мудрости, о которых почти никто ничего не знал.

Еще задолго до осады византийской столицы мудрый Константин втайне, под видом обычного купеческого груза, переслал Фоме веками накопленное собрание самых ценных книг из константинопольской библиотеки.

Здесь было несколько тысяч томов редчайших изданий, собираемых многими поколениями, на греческом, латинском и иудейском языках, начиная от уникальных и очень древних списков евангелий, основных трудов большинства древних историков, философов и писателей, трудов по математике, астрономии, искусствам и кончая тайно хранимыми рукописями предсказаний пророков и астрологов, а также книг, открывающих секреты давно забытых магий. Константин говорил ему как-то, что там хранятся остатки сожженной Геростратом библиотеки, папирусы египетских жрецов, священные тексты, вывезенные Александром Македонским из Персии, и даже ассирийские и хеттские глиняные таблички, не говоря уже о никем никогда не прочтенных рукописях мудрецов Индии и Китая.

Трюмы корабля были набиты сотнями тяжелых, плотно сколоченных и герметично залитых смолой и воском сундуков.

Однажды Фома привел на этот корабль десятилетнюю Зою, показал его трюмы и сказал:

— Это твое приданое, Зоя. Ни у кого в мире такого приданого нет. Здесь сокрыто знание великих людей прошлого, а их книги содержат в себе ключ к будущему. Некоторые из них я позже дам тебе для прочтения. Остальные будут ждать вместе с этим кораблем твоего совершеннолетия и замужества. Капитан и экипаж получили жалованье за тридцать лет вперед и поклялись верно служить тебе даже после моей смерти.

Они поселились на острове Корфу, где прожили почти пять лет.

Однако отца в эти годы Зоя почти не видела.

Наняв для детей самых лучших наставников, он оставил их на попечение матери, своей горячо любимой жены Екатерины, и, взяв с собой священную реликвию, отправился в Рим, дабы торжественно подарить ее папе Павлу II, надеясь взамен получить подтверждение своих прав на константинопольский престол и военную поддержку в борьбе за его возвращение — к этому времени Фома Палеолог остался единственным законным наследником павшего императора Константина.

В Риме морейского деспота встретили с достойными почестями, голову апостола Андрея во время пышного и величественного богослужения при огромном стечении народа поместили в соборе Святого Петра, а Фоме назначили весьма высокое по тем временам содержание — 6500 дукатов в год, что в переводе на тогдашние русские деньги составляло около 20 тыс. рублей. [4] Рубль = гривна = 200 коп. — расчетная денежная единица в Московском княжестве в XV в. За 50 коп. можно было купить хорошую лошадь, за 3 рубля — небольшую деревню.

Однако с течением времени он начал постепенно понимать, что его надежды вряд ли когда-нибудь осуществятся и что, скорее всего, он так и останется уважаемым, но никому не нужным изгнанником.

Единственным утешением служила ему дружба с кардиналом Виссарионом, которая завязалась и окрепла в процессе его стараний получить поддержку.

Католический кардинал Виссарион Никейский, грек, любимец папы, один из самых просвещенных и образованных людей своего времени, ратовал за объединение христианских церквей перед лицом турецкой опасности. Он очень любил беседовать об этом с Фомой, и хотя оба они считали Флорентийский собор [5] Флорентийский собор (1438–1445 гг.) был попыткой преодоления догматических разногласий между католической и православной церквями. Несмотря на присутствие многих православных деятелей из Греции и русских земель, несмотря на формальное подписание ими Флорентийской унии (июль 1439 г.), постановления этой унии никогда не вступили в силу ни в Византии, ни в русских княжествах. большим достижением на пути преодоления противоречий между католической и православной церквями, в то же время оба понимали, что до согласия еще очень далеко.

Это именно Виссарион вольно или невольно укрепил Фому в мысли, что и он, и его сыновья вряд ли когда-нибудь вернут былую славу и могущество рода, а тем самым все больше и больше направлял мысли отца в сторону дочери.

Приезжая раз в несколько месяцев на Корфу, Фома подолгу беседовал с детьми, сидя в своем черном кресле-троне, инкрустированном золотом и слоновой костью, с большим двуглавым византийским орлом над изголовьем.