Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем

На второй день у Андрюхи разболелся зуб. Парень держался, но чувствовалось – готов лезть на стену, хотя какие в полях да лесах стены. Скорее уж на дерево. Зуб этот болел у него уже не первый раз и был никуда не годен – огромное черное дупло, зловеще зияющее по центру, наглядно свидетельствовало, что с ним пора расставаться, но Апостол панически боялся удаления, и я его понимал, а потому помалкивал. Теперь получалось, что откладывать нельзя. К тому же на сей раз Андрюхе не помог ни один из народных способов вроде осиновой щепки на десну и прочее. Я вспомнил, что, кажется, в таких случаях применяют полоскание с солью, но и это не принесло облегчения.

Мучился он два дня, аккурат до большого села, где все тот же купец привел к нам за руку местного кузнеца.

– И где болезный-то? – густо пробасил тот, задумчиво вертя в мускулистых руках… здоровенные клещи.

Андрюха ойкнул и спрятался за мою спину.

– А они в рот войдут? – поинтересовался я, разглядывая это нехитрое стоматологическое оборудование.

– И войдут, и выйдут, – уверенно заявил кузнец. – Да ишшо вместе с зубом.

Андрюха, поняв, что от меня сочувствия не дождаться, разве лишь словесного, попытался незаметно улизнуть, но был безжалостно мною изловлен и прижат к возку.

– Все одно не дамся, – заявил белый как снег парень, но тут из возка вынырнула мальчишечья ручонка и бережно погладила Апостола по голове.

– Бу-бу-бу, – ласково произнес юный Висковатый.

Мы одновременно уставились на Ванятку, который впервые за все время путешествия вроде бы вышел из своего странного туманного мирка, в коем пребывал, и теперь выражал искреннее сочувствие своей няньке.

– Стыдись, на тебя дети смотрят, – попрекнул я. – Сейчас выпьешь обезболивающее и… ничего не почувствуешь. Почти.

Кузнец крякнул, всем своим видом выказывая сомнение, но возражать не стал. Спирта на Андрюху я не пожалел, порадовавшись, что не поленился и дважды перед отъездом съездил в Наливки, или Налейки, – в разных местах эту слободу называли по-разному. Слобода была отведена для проживания стрельцов, получивших от царя милостивое дозволение варить спиртное и торговать им. Дважды, потому что крепость их самогона меня не устраивала, а потому его по моей просьбе перегнали еще два раза. Зато теперь я имел целых три баклажки спирта, не считая заветной солдатской фляжки. Вот треть одной из них я и влил в Андрюху. Разбавленную, разумеется.

Операция по удалению прошла на редкость мирно. Окосевший Апостол вел себя в точном соответствии с кличкой – не сопротивлялся, деревянную распорку, которую ему вставили в рот, выкинуть не пытался и руками за клещи не хватался. Кузнец тоже оказался мастером своего дела – пристраивался неторопливо, чтоб все прошло без сбоя. Видно было, что товарищ стоматолог-любитель помнит о премии, которую я ему посулил, если он выдернет зуб с одного раза. И не подвел. Я тоже рассчитался честь по чести и вместо деньги щедро одарил его целым алтыном, то есть тремя копейками, в шесть раз больше.

Кузнец недоверчиво попробовал каждую на зуб, после чего выразил надежду, что, когда мы будем проезжать обратно, у Андрюхи или у меня прихватит еще пяток зубов, а лучше у обоих вместе, и чтоб мы не сомневались – сделает все как надо, ибо завсегда рад подсобить добрым людям. Я в ответ заверил, что ежели и впрямь, то мы непременно только к нему, но мысленно, бросив взгляд на постанывавшего Андрюху, пожелал, что лучше пусть он нам окажет услугу по прямому назначению – перекует кобылу или починит ось.

Едва закончилась эпопея с зубом, как через день нас обокрали. Дочиста. Предшествовало этому наше веселое гулянье на празднике урожая, в который мы оказались вовлечены всем обозом. Народ, что и говорить, веселился от души. Было с чего. Оказывается, и в позапрошлый, и в прошлый год погодка сельский люд не баловала и хлеба уродились худо. У них в селе с превеликим трудом взяли сам-два [1], и это еще здорово, поскольку некоторые соседи, особенно те, у кого поля в низинках, не сумели собрать и того, что посеяли. Зато в этом году уродилось на славу.

На таких праздниках мне раньше бывать не доводилось. Поверьте, что, когда мужики пляшут, аккомпанируя сами себе, а бабы напевают «ай-люли», потому что двух дудочек и пастушьего рожка явно не хватает, когда взрослые люди со счастливыми лицами на полном серьезе водят хоровод, как детсадовские малыши на своих утренниках, – это не смешно. Это – впечатляет.

Может, кто-то скривится и пренебрежительно заявит: «Примитив», а мне понравилось. Было главное – искренность. Когда веселятся от души – это всегда здорово. Я и сам не удержался – и с мужиками ногами потопал, и в хороводе походил, и во всех остальных ритуалах тоже постарался поучаствовать.

А наутро, когда пришла пора рассчитаться с добрыми селянами за припасы, я обмер – сундук с одеждой закрыт на замок, но лежавший в нем на самом дне заветный ларец с серебром исчез.

Почему-то о деревенском люде я даже не подумал. Наверное, интуиция подсказала, вычислив, что и взлом сундука в этом случае был бы погрубее – топором подломили бы, и вся недолга, и одежда тоже навряд ли уцелела. А раз ее не тронули, стало быть, посчитали, что негде спрятать. Вот и получалось, что сработал кто-то из своих, из обоза. Купец был иного мнения и божился, что за половину своих робят готов хоть голову об заклад поставить.

– А за другую половину? – спросил я.

– Голову не положу, но тоже самолично подбирал, – твердо ответил он. – Допрежь николи в выборе ошибки не делал. В нашем деле верных человечков подобрать дорогого стоит, а у меня глаз как у орла. Любого вопроси, и всякий поведает – Пров Титов промашки не дает, – гордо подбоченился он.

Однако я настоял, и мы приступили к опросу, который, разумеется, ничего не дал.

– Может, видал кто нито, как к возку фрязина подходили местные? – полюбопытствовал купец.

– Я зрил, – хмуро откликнулся кто-то из задних рядов. Лица говорившего увидеть не получилось – торчала одна шапка, надвинутая на самые брови.

То есть сразу из-под нее начинался острый нос, отчего-то смутно показавшийся мне знакомым, словно я и впрямь видел его где-то раньше.

– Токмо темень была, не разглядишь, – продолжила шапка. – Двое их было. Плечи широченные, росточку среднего, а боле не припомню.

– И я видал, подходили, – тут же поддержал его кто-то по соседству.

– И я, – подключился третий.

– А я что тебе сказывал? – повернулся ко мне довольный таким оборотом дела купец.

Но мне все равно не верилось. Ну не способен радующийся человек на такую пакость. Это же не месть, которую давно вынашивают, а обычное воровство. К тому же обчистили только меня одного. О чем это говорит? Знал кто-то, куда именно залезть. А селянам-то откуда знать?