Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий

Муравьев впился своим взглядом одержимого в лицо Коцюбинского.

— А! Шильонский узник!.. Действительно, мы с вами уже встречались, и не раз. Прапорщик Коцюбинский, если не ошибаюсь?

— Вы назначены… командующим?

— Так точно! — ирония блеснула в недобром взгляде Муравьева. — Имею честь доложить: назначен Советом Народных Комиссаров командующим обороной Петрограда на этих высотах.

— Но ведь вы… не большевик.

— Так точно, эсер! — Муравьев, так же зло улыбаясь, бросил бурку на руки адъютанту. Тот подхватил, лихо щелкнув шпорами. — Вы, товарищ, по–видимому, забываете о трех вещах: левый эсер, а левые эсеры принимают участие в руководстве восстанием вместе с большевиками — это раз; восстание отнюдь не большевистское, а всех левых сил России — два; и, к вашему сведению, вооруженные силы революции требуют для руководства… настоящих военных специалистов. Затем что бой надо выиграть, а не играть в войну. Не так ли, товарищ большевик?

Что ж, Муравьев был прав. Для проведения военных операций большевики нуждались в военных специалистах — штаб–офицерах в первую очередь. А Муравьев был опытный штабист. В конце концов, дело по организации «ударных батальонов смерти» он наладил совсем неплохо. Он был кадровый офицер царской армии и воевал за Россию, против немцев. Будет воевать и теперь: ведь Керенский именно и намеревался открыть немцам фронт, чтоб расправиться с революционным Петроградом.

Так думал Коцюбинский.

В голове Муравьева в это же время вертелось множество мыслей. Ему бы и самому их всех не охватить — разве сосредоточишься в такую минуту! Россия. Революция. «Громокипящий кубок». Эпоха. Эра. Жизнь и смерть. «Живи, живое». А старый мир, безусловно, себя изжил: какие–то лунные призраки и мороженое из сирени. Серость! Гнилому — гнить. Еще лучше — испепеляющий огонь и дезинфекция кровью. И утвердится новое. Что, собственно, новое? Личность. Индивид. В человечестве и в веках. Быть неповторимым индивидом претендовал саратовский или симбирский адвокат Сашка Керенский. Рыжий присяжный поверенный лез в вожди! Приволжский гуртоправ Корнилов тоже метил в диктаторы. Им ли перевернуть мир, когда нужно идти по земле с мечом? Как Христос, что изгнал из храма фарисеев и еще там кого–то — в общем, маравихеров и спекулянтов. Меч поднимет он, Муравьев. Будет вождем, будет и диктатором. Испепелит и дезинфицирует. И утвердит новое. Собственно — свою личность, неповторимый индивидуум…

Муравьев сел и положил кулаки на стол:

— Итак, прапорщик, вы здесь — командир участка? Докладывайте обстановку!

Но Коцюбинский еще не овладел собой. Примаков и Фиалек тоже поглядывали хмуро. Коцюбинский заговорил:

— Однако же… насколько я знаю ваши воззрения…

Муравьев резко прервал его:

— О моих воззрениях не вам судить, прапорщик! Докладывайте обстановку. — Он бросил на Юрия злобный взгляд. — Или вы, может быть, отказываетесь? Тогда…

Коцюбинский сказал — он побледнел еще сильнее:

— Нет, я буду исполнять ваши указания, раз вы назначены Советом Народных Комиссаров, но…

— Что?

— Действовать как большевик.

— Что вы хотите этим сказать?

— Действовать, как должен действовать член одной партии при… представителе другой партии.

Муравьев вздернул бровь и с издевкой посмотрел на Коцюбинского:

— Критически, предубежденно и… настороже? Силь ву пле! — Искорки злой иронии в его глазах погасли. — Так вот, прощу подчиняться моему приказу: командир участка обороны, докладывайте командующему боевую обстановку.

— Слушаю! — Коцюбинский наклонил голову. — Сейчас доложу. Но прежде прошу предъявить мандат Совета Народный Комиссаров…

Рука Коцюбинского — на всякий случай — лежала на поясе, поближе к кобуре с пистолетом.

За окнами хибарки вдруг поднялась частая беспорядочная стрельба.

В комнату вбежал еще один офицер, очевидно второй адъютант Муравьева:

— Товарищ командующий! Противник под покровом ночи и тумана пошел в штыковую атаку!

Контрреволюционные войска Керенского и Краснова двинулись штурмом на красный Петроград через Пулковские высоты.

4

Генерал принял парламентера в своем кабинете.

Справа от него сидел комиссар Кириенко, слева — комиссар Василенко. Офицер для особых поручений стоял на своем месте у окна, возле аппарата ставки фронта, с блокнотом и карандашом наготове.

Бронзово–хрустальная люстра под потолком не светилась: город бастовал, света в городе не было. Огоньки двух стеариновых свечек пугливо трепетали на столе перед генералом. Пять человеческих теней, словно огромные доисторические чудовища, колыхались по стенам из угла в угол.

Боголепов–Южин чиркнул зажигалкой и зажег свечу на столике у телефона. Тени сразу вспорхнули и запрыгали по потолку.

Генерал повел бровью.

— Погасите третью свечу! — приказал он.

Штабс–капитан щелкнул шпорами и дунул на свой огонек. Чудовища на стенах заметались.

— Итак? — спросил генерал. — Я слушаю… Вы можете сесть.

— Спасибо. Буду говорить стоя. Усмешка тронула губы Иванова. — Из уважения к миссии, которую я выполняю.

— О! — удивился генерал. — Вам даже известно такое… иностранное слово, как «миссия»?

— Да, — сдержанно ответил Иванов, — оно мне известно. — Усмешка снова чуть тронула его уста. — Как и вам, господин генерал.

Генерал не уловил иронии в интонации Иванова. Пряча ненависть за учтивостью, он сказал:

— Ах, вы, очевидно, не простой, как это… пролетарий, а… гм… интеллигент с… этим самым… «хождением в народ»! Какой университет кончали? Киевский? Московский? Петербургский?

— Я кончил церковноприходскую школу в селе Кукшево под Костромой. Как–нибудь в другой раз, — добавил Иванов, не скрывая вызова, — на досуге, мы обменяемся с вами, господин генерал, сведениями из наших биографий, а сейчас…

Боголепов–Южин угрожающе брякнул шпорами у окна, генерал высокомерно поднял брови: этот… гм… пролетарский парламентер еще, оказывается, и наглец?

— …а сейчас, — закончил Иванов, — я хотел бы перейти прямо к обмену мыслями по вопросу, который нас обоих больше всего интересует. В моем распоряжении… — он взглянул на стенные часы, — лишь тридцать пять минут. Итак… наши притязания — мне известно и это слово, господин генерал, — сводятся к трем пунктам…

Генерал сделал жест не то удивления, не то негодования. Комиссары тоже заерзали на своих местах. Но Иванов не дал им вымолвить и слова.

— Первое: немедленно освободить членов ревкома.

Комиссар Кириенко поднял руку — очевидно, чтоб остановить его, но Иванов не обратил на это внимания.

— Второе: прекратить боевые действия и сложить оружие…

Генерал хлопнул ладонью по столу.