Рафаэль Сабатини - Златоустый шут

— Чему ты удивляешься, баба? Неужели до сих пор в этой развалюхе ночевали одни умники?

— Это я-то баба? — напустилась она на меня.

— Конечно же, нет, — вежливо отозвался я. — Это обращение я приберегу для твоего муженька — да поможет ему Бог!

Она мрачно улыбнулась.

— Подобными остротами ты собираешься рассчитаться со мной за ночлег? — с ядовитейшим сарказмом осведомилась она.

— Остротами? — возмущенно переспросил я. — Фу! Хозяйке, которая чурается дураков, не пристало быть такой слепой и болтливой.

С этими словами я широким жестом указал на стол, где поблескивал золотой дукат. При виде монеты ее глаза жадно сверкнули.

— Мой хозяин… — начала было она и, быстро подойдя к столу, торопливо схватила дукат, словно желая убедиться, что это не колдовство и не обман зрения. — Ну и ну! Шут, и при деньгах! — изумилась она.

— Позор для нашего сословия, — сокрушенно вздохнув, согласился я и уже другим тоном добавил: — А теперь принеси-ка мне иголку с ниткой, да поживее.

Я думаю, что проворности, с которой она поспешила исполнить мою просьбу, позавидовали бы и крысы, во множестве населявшие ее лачугу. Поистине, золото способно творить великие чудеса! Убедитесь сами, мои читатели, сколь вежливыми и услужливыми оно делает людей, даже тех, кто, казалось бы, навсегда закоснел в грубости и невежестве.

Быстро отремонтировав порванный рукав своего камзола, я надел шляпу, накинул на плечи плащ и спустился вниз. Я решительно отказался от предложенного мне вина — вчерашний глоток навсегда отбил у меня желание утолять жажду бурдой местного изготовления — и велел хозяину поскорее приготовить мне лошадь. Дожидаясь, пока моя просьба будет исполнена, я расположился в грязной общей комнате и в очередной раз попытался решить не дававшую мне покоя проблему: как попасть в Пезаро, не лишившись своей головы?

Мои размышления были прерваны долетевшим до меня приглушенным топотом копыт. К трактиру приближалась кавалькада всадников, и вскоре снаружи раздался громкий и требовательный крик:

— Трактирщик! Где ты, лежебока?

Движимый любопытством, я подошел к двери и увидел четырех всадников, сопровождавших запряженную мулами карету с плотно зашторенными окнами. То, что все четверо были конюхами, любой понял бы с первого же взгляда; о том, что они служили знатному роду Сантафьор, свидетельствовали белоснежные цветки айвы, вышитые у каждого на груди, а о трудностях выпавшего на их долю путешествия говорили их забрызганные грязью длиннополые кафтаны из грубого сукна и взмыленные лошади.

Появился трактирщик, ведя в поводу мою лошадь; внезапно он остановился и застыл перед ними в поклоне, словно напрочь забыв обо мне, — люди его сорта всегда уделяют больше внимания вновь прибывшим постояльцам, чем отъезжающим.

— Приказывайте, синьоры, — подобострастно произнес он.

— Нам нужен проводник, — не обременяя себя излишней учтивостью, сказал один из них, по виду старший.

— Проводник, почтеннейший? — переспросил трактирщик.

— Да, болван, проводник, — огрызнулся конюх. — Ты что, никогда не слышал о таких существах? Нам нужен знающий окрестности человек, который провел бы нас кратчайшим путем к Кальи [21] Кальи — селение на западном склоне Умбро-Маркских Апеннин. .

Трактирщик недоуменно покачал своей седовласой головой и вновь низко поклонился — мне показалось, что я даже услышал, как хрустнули его старые суставы.

— Здесь нет проводников, синьоры, — извиняющимся тоном произнес он. — Быть может, в Гуальдо…

— Дурак! — оборвал его всадник, который, как и большинство лакеев знатных синьоров, не стеснялся в выборе выражений. — Стали бы мы сворачивать к твоей лачуге, если бы хотели ехать в Гуальдо.

Я до сих пор не знаю, что тогда заставило меня вмешаться в их разговор, — манеры лакея совершенно не внушали мне доверия, да и его хозяин, позволявший ему так запросто поносить несчастного трактирщика, был, скорее всего, одного с ним поля ягода — однако я шагнул вперед и спросил:

— Вы говорите, что едете в Кальи?

Он угрюмо уставился на меня и даже не потрудился скрыть появившееся у него на лице подозрительно-пренебрежительное выражение. И хотя, глядя на мои шляпу, плащ и сапоги, нельзя было с уверенностью сказать кто — дворянин или шут — скрывается под ними, он всего лишь недовольно проворчал в ответ:

— Для чего вам это знать?

— Чтобы предложить свои услуги вашему господину, кто бы он ни был, — невозмутимо ответил я. — Я тоже еду в Кальи и, подобно вам, тороплюсь. Я хорошо знаю эти места, и если вы соизволите следовать за мной, то прибудете к месту назначения в кратчайший срок. Впрочем, я нисколько не настаиваю.

Только разговаривая в таком тоне, я мог рассчитывать на его согласие. Заикнись я о совместной поездке — мое предложение наверняка было бы с негодованием отвергнуто. Теперь же ему не оставалось ничего другого, как с подчеркнутой вежливостью поблагодарить меня от имени своего хозяина.

Я впрыгнул в седло и без лишних слов поскакал вперед; вскоре за мной тронулись повозка и ее эскорт. Дорога продолжала идти вверх, снег под копытами лошадей становился глубже и тверже, а невеселые мысли о моей будущей судьбе — все навязчивее. Да и откуда я мог знать, что мучившая меня проблема сама собой разрешилась в тот момент, когда я вызвался провести этот маленький караван через холмы?

Незадолго до полудня мы достигли наивысшей точки подъема и остановились, чтобы дать передохнуть лошадям. Воздух здесь казался особенно чистым и холодным; безупречно белый снег покрывал все вокруг, сверкая на солнце, изливавшем потоки света с безоблачно-синего небосвода, так что на него было больно смотреть.

До сих пор я ехал впереди кавалькады, временами начисто забывая о ее существовании, но теперь, когда мы оказались рядом, их старший, полный круглолицый малый по имени Джакомо, подошел ко мне с явным намерением завести разговор. Я не стал возражать: плотно зашторенные окна кареты успели возбудить мое любопытство, равно как и сама спешка, с которой путешествовал тот, кто за ними прятался.

— Вы не задержитесь в Кальи? — небрежно обронил я.

Он искоса взглянул на меня, и промелькнувшее в его глазах выражение лишь подтвердило мои подозрения: действительно, здесь скрывалась какая-то тайна.

— Нет, — после небольшой паузы ответил он. — Мы рассчитываем к наступлению темноты добраться до Урбино. А вы? Вы едете дальше?

— Скорее всего, — столь же уклончиво ответил я.

В этот момент у меня за спиной раздался металлический скрежет, как если бы кто-то отдернул кожаную шторку, закрывавшую окна кареты. Я обернулся на звук и замер от удивления и восхищения, настолько представшее предо мной зрелище не соответствовало моим ожиданиям: из кареты ловко спрыгнула на землю совсем юная дама, почти девочка. Я подумал, что мне никогда не доводилось видеть более прекрасное создание, да и всякому, читавшему знаменитый трактат мессера Фиренцуолы о красоте [22] Фиренцуола Аньоло (1493–1543) — получил церковное образование, постригся в монахи и занимал видные должности при папском дворе, но после смерти Льва X охладел к религии, в 1526 г. вышел из монашеского ордена и занялся литературной деятельностью. Здесь речь идет о трактате Фиренцуолы «Беседы о красоте женщин». , в эту минуту показалось бы, что перед ним возник облеченный во плоть идеал женщины.