Александр Дюма - Две Дианы

— Позвольте мне, ваше сиятельство, еще сказать вам, — заметила Алоиза, — что честный и верный Элио имел время отложить немалые деньги для наследника своих господ. Вы можете жить по-королевски, ваше сиятельство, а молодые ваши вассалы, которых вы обучали военному делу, обязаны и рады будут по-настоящему воевать под вашим началом. Вы имеете полное право призвать их к оружию, вы это знаете, ваше сиятельство.

— И мы воспользуемся этим правом, Алоиза, мы им воспользуемся!

— Угодно ли будет вашему сиятельству теперь же принять всех своих дворовых, слуг, вассалов, которые хотят поклониться вам?

— Повременим еще, моя добрая Алоиза. Лучше вели Мартину Герру оседлать лошадь. Мне надо съездить кое-куда поблизости.

— Не в сторону ли Вимутье? — лукаво улыбнулась Алоиза.

— Может быть. Разве не должен я навестить и поблагодарить старого Ангеррана?

— И вместе с тем повидать маленькую Диану?

— Но ведь она моя женушка, — засмеялся Габриэль, — и я уже три года — иначе говоря, когда мне было пятнадцать, а ей девять лет — являюсь ее мужем.

Алоиза задумалась.

— Ваше сиятельство, — проговорила она, — если бы я не знала, как возвышенны и глубоки ваши чувства, я воздержалась бы от совета, который осмелюсь дать вам сейчас. Но что для других игра, для вас дело нешуточное. Не забывайте, ваше сиятельство, что происхождение Дианы неизвестно. Однажды жена Ангеррана, в ту пору находившаяся с ним в Фонтенбло в свите своего господина, графа Вимутье, застала, вернувшись домой, младенца в колыбельке и увидела тяжелый кошель с золотом на столе. В кошеле найдены были, кроме золота, половинка резного кольца и листок бумаги с одним только словом: «Диана». Берта, жена Ангеррана, была бездетна и с радостью принялась ухаживать за малюткой. Но по возвращении в Вимутье она умерла, и как я, женщина, воспитала мальчика-сиротку, так и он, ее муж, воспитал девочку-сиротку. Одинаковые заботы легли на меня и на Ангеррана, и мы вместе делили их: я старалась научить Диану добру и благочестию, Ангерран же учил вас наукам и ловкости. Вполне понятно, что вы познакомились с Дианой и привязались к ней. Однако вы — граф де Монтгомери, а за Дианой еще никто не являлся со второй половинкой золотого кольца. Будьте осмотрительны, ваше сиятельство. Я знаю, что Диана — всего лишь двенадцатилетний ребенок, но она вырастет и станет красавицей, а при таком нраве, как у вас, шутить ни с чем нельзя, повторяю. Берегитесь! Может, она так и проживет свой век подкидышем, а вы слишком знатный вельможа, чтобы жениться на ней.

— Но я ведь собираюсь уехать, кормилица, покинуть и тебя, и Диану, — задумчиво возразил Габриэль.

— Это верно. Простите старой своей Алоизе ее чрезмерные опасения и поезжайте навестить эту кроткую и милую девочку. Но помните, что здесь вас с нетерпением ждут.

— Обними меня еще раз, Алоиза. Называй меня всегда своим сыном, и благодарю тебя тысячу раз, дорогая моя кормилица.

— Будьте и вы тысячекрат благословенны, сын мой и господин!

Мартин Герр уже поджидал Габриэля у ворот. Одно мгновение — и оба уже вскочили на коней.

Габриэль направился знакомыми тропами, чтобы поскорее добраться до места. И все же он замедлял иногда бег своего коня. Впрочем, аллюр благородного животного зависел, пожалуй, от хода мыслей его хозяина. В самом деле, самые разнообразные чувства — страсть и печаль, гордость и уныние — сменяли друг друга в сердце юноши. Когда он чувствовал себя графом де Монтгомери, огонь загорался в его глазах, и он пришпоривал скакуна, словно пьянея от бьющего ему в лицо, обжигающего ветра. Затем он вдруг спохватывался: «Мой отец убит и не отомщен» — и отпускал поводья. Но тут же вспоминал, что он будет сражаться, что страшным и грозным станет его имя, что он воздаст по чести своим врагам, — и опять пускался вскачь, как бы уже летя навстречу славе. Однако стоило ему подумать, что для этого предстоит расстаться с маленькой Дианой, как он снова впадал в уныние и постепенно переходил с галопа на медленный шаг, будто пытаясь этим отсрочить мучительный миг разлуки. И все-таки он вернется, отыскав недругов своего отца и родителей Дианы! И Габриэль несся вперед так же стремительно, как и его надежды. Когда он приехал, радость окончательно восторжествовала над грустными мыслями.

За изгородью, окружавшей фруктовый сад старого Ангеррана, Габриэль увидел сквозь листву деревьев белое платье Дианы. Привязав лошадь к ивовому пню, он перескочил через изгородь и, сияя от радости, упал к ногам девочки.

Но Диана залилась слезами.

— Что случилось? — воскликнул Габриэль. — Что нас так жестоко огорчило? Не побранил ли нас Ангерран за то, что мы разорвали свое платье или не выучили молитвы? Не улетел ли наш снегирь? Говори, Диана! Верный твой рыцарь, готовый утешить тебя, стоит перед тобой!

— Увы, Габриэль, ты ошибаешься, тебе не быть больше моим рыцарем, — отозвалась Диана, — потому-то я и плачу.

Габриэль подумал, что Ангерран назвал Диане его настоящее имя и поэтому она, наверно, хочет его испытать. И он ответил:

— Разве может что-нибудь заставить меня отказаться от того титула, который ты предоставила мне и который я ношу с такой радостью и гордостью? Погляди — я у твоих ног!

Но Диана, казалось, не понимала его слов и, заплакав еще сильнее, уткнулась юноше в грудь:

— Габриэль! Габриэль! Нам нельзя будет больше видеться.

— Кто же нам помешает? — весело спросил он.

Она подняла белокурую красивую головку и, взглянув на него своими синими, полными слез глазами, с торжественной важностью заявила:

— Долг! — и глубоко вздохнула.

На ее красивом лице застыла такая мучительная и вместе с тем уморительная гримаска, что восхищенный Габриэль, все еще находившийся во власти своих мыслей, невольно рассмеялся и, обхватив ладонями чистый лоб ребенка, поцеловал его несколько раз. Но Диана поспешно отстранилась от него:

— Нет, мой друг, довольно таких бесед. О Боже мой! Мы не можем теперь говорить, как прежде!

«Что за сказки наплел ей Ангерран?» — подумал Габриэль, ничего не понимая, и вслух прибавил:

— Так ты меня разлюбила, Диана?

— Разлюбить тебя! — воскликнула она. — Как ты можешь говорить такие вещи, Габриэль? Разве ты не друг моего детства, не мой брат на всю жизнь? Разве ты не был добр и нежен со мной? Кто носил меня на руках, когда я уставала? Кто помогал мне учить уроки? Ты, ты! Кто для меня придумывал множество игр? Кто собирал мне чудесные букеты на лугах? Кто находил гнезда щеглят в лесах? Все ты, все ты! Я никогда тебя не забуду! Но, несмотря на все это, увы, мы должны расстаться, и расстаться навеки.

— Да почему же? Не наказывают же тебя в самом деле за то, что ты нарочно выпустила пса Филакса на птичий двор?