Эльвира Барякина - Белый Шанхай

— Нет-нет, мадам, задаток не нужен — в Шанхае все расплачиваются расписками. Мы выставим счет позже. А вы, простите, откуда прибыли?

— Из Лукоморья, — с достоинством отозвалась Нина. — Слышали про такую страну?

— Да, конечно… Приятного отдыха! Надеюсь, вам у нас понравится.

— А паспортов так и не спросили, — недоуменно проговорил Лабуда, когда они вошли в лифт.

— Белая кожа — вот наш паспорт, — сказала Нина. — Мне Клим говорил, что тут даже кредит дают под честное слово белого человека. Но, боюсь, все это скоро закончится.

Окна с витражами, ковры на полу, стены, обшитые красным деревом… Коридорный повел Нину и Иржи по галерее, обрамляющей внутренний двор. Внизу, под громадной стеклянной крышей, стояли столы с белыми скатертями и играл оркестр.

Нина остановилась, чтобы посмотреть на танцующие пары. Ого! Половина дам была с короткими прическами, а пояса на их платьях были завязаны не на талии, а на бедрах.

— Что это за музыка? — спросила Нина у Иржи.

Тот покачал головой:

— Не знаю. Я раньше такой не слышал.

— А еще артист! — развеселилась она. — Эх, мы с вами безнадежно отстали от жизни!

Коридорный сказал, что музыка называется «джаз», а внизу ежедневно проходят «тиффины» — завтраки с коктейлями и танцами.

Он открыл замок на одной из полированных дверей:

— Месье, мадам, прошу!

В номере было слегка прохладно и пахло лавандовым мылом. Кинув шляпу на аккуратно застеленную кровать, Нина раздернула занавески на окне и расхохоталась:

— Иржи, я люблю этот город!

Приняв ванну и позавтракав, они отправились за покупками.

Нину потрясла современность, богатство и деловитость Шанхая. По Нанкин-роуд гуляла нарядная публика, а в гигантских витринах красовались манекены в умопомрачительных платьях. Деревья были подстрижены, на тротуарах стояли урны, а на перекрестках размахивали жезлами молодцеватые регулировщики движения.

Это был европейский город — если не считать вывесок с иероглифами, рикш и прохожих, тащивших то уток в клетках, то связки капусты на бамбуковых коромыслах.

Теперь Нине было странно, что она так боялась эмиграции. Чего она забыла в несчастной, ободранной России? Шанхай — вот город, в котором стоило поселиться!

Пока они с Иржи бродили по универмагу «Винг Он», Нине одновременно хотелось смеяться и плакать от счастья. Подумать только, еще вчера у нее не было нитки, чтобы пришить пуговицу, а сегодня она держала в руках американские фотокамеры, японские фарфоровые чашки, сумочки из английской кожи, золоченые самопишущие перья… Все было доступно без очереди и по смешным ценам.

Приказчики в длинных серых халатах валили на прилавки рулоны шелка, надрезали невесомую ткань и дальше разрывали руками.

— Bye-bye makee pay. My send chit. [3] Потом заплатите. Я пришлю счет. (пиджин)

Оказалось, что и в магазинах никто не платил вперед: достаточно было дать визитную карточку отеля и расписаться.

— Я больше не могу… Иржи, разбудите меня! — шептала потрясенная Нина. Но Лабуда тоже онемел и оглох от Шанхая.

В уютно обставленных мастерских китайские портные принимали заказы на пошив платьев. У скорняков в витринах висели смешные объявления: «Сделаю манто из своей или вашей шкуры».

На верхних этажах универмага — кинотеатр, пекинская опера и рестораны; на крыше — зимний сад. В «Винг Он» можно было зайти и пропасть там на целый день.

В отель Нина и Иржи вернулись другими людьми: нарядными, посвежевшими, с сумасшедшим блеском в глазах.

Нина подвела Иржи к большому — от пола до потолка — зеркалу.

— Посмотрите на нас! Вот теперь мы настоящие — такие, какими всегда должны были быть. А это наша «лягушачья кожа». — Она показала на сверток со старой одеждой. — Нас кто-то заколдовал, но теперь проклятие снято!

Иржи покосился на свою искалеченную руку и спрятал ее за спину.

— Да, наверное.

Вечером Нина лежала в скользкой от крахмала постели и, как книжку, читала меню из ресторана:

— Филе каплуна с пюре из каштанов. Жареный фазан на гренках с соусом из мяса вальдшнепа, бекона, анчоусов и трюфелей. Холодная рыба «Мандарин» с диким рисом, приправленным шафраном.

Ноги гудели, голова кружилась от несуществующей корабельной качки. На полу валялись коробки с покупками — «предметы первой женской необходимости», как когда-то говорил Клим.

Постучавшись, в комнату вошел Лабуда. Аккуратно подстриженный, в махровом халате с пояском, он выглядел совсем мальчишкой.

— Извините, что я вас тревожу, но хотелось бы знать, как мы будем за все расплачиваться. Ведь деньги однажды кончатся.

— Что-нибудь придумаем, — с уверенностью сказала Нина. — Можно напечатать в газетах объявление: «Поговорю об умном с умными людьми. Сто долларов в час». Это лучшее из удовольствий.

Иржи хмыкнул:

— Я только что прочел такое объявление в газете. Здесь эти услуги оказывают гейши в японском квартале: им по два доллара за разговоры дают.

Ада Маршалл была похожа на невезучее деревце, семечко которого упало не в землю, а на поросшую мхом крышу сарая: вроде все на месте — ветки и корешки, но заранее ясно, что ничего путного тут не вырастет.

Мать Ады была русской, а отец — американцем. Он работал на Ижевском заводе по контракту, но в самом начале революции его убили, и Аде с мамой пришлось перебраться во Владивосток.

На беженском пароходе им досталось место в коридоре, и мама, простыв на сквозняке, заболела воспалением легких. В день, когда корабли Старка подошли к форту Усун, она умерла, и в пятнадцать лет Ада осталась круглой сиротой.

Невысокая, хрупкая и сероглазая, с мягкими каштановыми волосами, обрамлявшими круглое личико, она не замечала собственной прелести и старалась быть как можно незаметней. Она нашла себе укромное место за ящиком со спасательными жилетами: это был ее мирок — расстеленное на полу красное одеяло и стопка книг, которые мама прихватила для нее из Ижевска. Там Ада и просидела долгие недели, покуда адмирал Старк вел переговоры с шанхайскими властями.

Беженцам все-таки разрешили сойти на берег, но только без оружия, а пароходам было велено покинуть территориальные воды Китая.

На корабле поднялся радостный переполох.

— Пойдем, горемыка, с нами! — позвал Аду отец Серафим, высокий плечистый священник со спутанной светлой бородой.

— Я никуда не пойду! — испуганно прошептала Ада. Она понятия не имела, что ей делать в Шанхае.

— Ну, как знаешь, — вздохнул батюшка. — Корабли на днях отправятся в Манилу, а она далеко от России. Вот скинут большевиков, как ты назад вернешься?

Ада ничего не ответила.

Вскоре на пароходе остались только матросы-добровольцы. Ада бродила по пустым коридорам и непрестанно думала о том, как ей быть.