Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

Харбов замолчал и отдал Мисаилову самокрутку:

— На, Вася, не могу курить. Сбереги. Кончится табак — пригодится.

— Может, и хватит табаку, — значительно сказал Девятин.

— Ерунда! — резко оборвал его Харбов. — У них положение хуже нашего. Патетюрин и Колька удрали, — значит, не сегодня, так завтра про их тайный лагерь узнают. Голову прозакладываю, что они сейчас побольше тебя, Саша, боятся!

— Да я не так и боюсь, — смущенно улыбнулся Саша, — только иногда нехорошие мысли приходят.

Загремел засов. Медленно раскрылись ворота. Бородач в лаптях и в черном мундире вошел, неся два ведра. В одном ведре была вода, в другом — каша. В открытые ворота мы увидели еще двух бородачей, направивших на нас винтовки. Первый бородач поставил ведра на землю, ворота прикрылись.

— Это что, — сказал Тикачев, — всего и еды, что каша? Бедно живете!

Бородач огляделся, присел на корточки и сказал:

— Слышь-ка, а как там?

— Что — как? — спросил Харбов.

— Стреляют нашего брата? — спросил бородач.

— Кто сам приходит, того не стреляют, — ответил Харбов и, делая вид, что ему совсем не интересно разговаривать, обратился к нам: — Давайте, ребята.

Бородач вытащил из кармана три деревянные ложки и протянул нам. Он молчал и поглядывал искоса. Харбов раздал ложки: мне, Девятину и Тикачеву.

— Ешьте! — скомандовал он.

Мы сели вокруг ведра. Каша была пустая, без масла, пригорелая — словом, дрянь ужасная. Но ели мы с удовольствием: мы очень проголодались.

Бородач сидел на корточках, искоса смотрел, как мы едим, и молчал.

— Плохая каша, — сказал Девятин. — Такую и едите?

Бородач кивнул головой и улыбнулся.

— Слышь-ка... — снова заговорил он и отвел глаза в сторону. — Побожись, что не стреляют нашего брата.

— Честное слово тебе говорю, — сказал Харбов.

Бородач помрачнел. Честное слово доверия ему не внушало.

— Да ну, — сказал Силкин, — будешь тут разводить принципиальность! — Он подошел к бородачу, перекрестился и сказал, глядя прямо ему в глаза: — Вот тебе крест святой, разрази меня на этом месте: если добровольно приходят, то никого не стреляют!

— И пускают домой? — спросил бородач.

— Если бедный человек, пускают.

Бородач сидел на корточках и внимательно оглядывал нас одного за другим.

— А вы что же, — спросил Харбов, — полковника слушаетесь? (Бородач кивнул головой.) Зря. С него-то спросят, у него вина большая. Он, конечно, боится. А с вас спрашивать не будут — вы народ бедный, темный, вам зачем из-за него мучиться? Пошлите его к дьяволу и валите в Пудож: пришли, мол, простите, хотим жить по-людски.

Бородач, хмурясь, смотрел на Харбова. По-видимому, смысл того, что говорил Харбов, с трудом доходил до него. Он шевелил губами, как бы стараясь повторять за Харбовым слова.

— Побожись! — сказал он.

Харбов покраснел, бросил на нас смущенный взгляд, тоже перекрестился, как Силкин, и сказал:

— Вот тебе крест святой, пусть меня бог разразит на этом самом месте!

Бородач улыбнулся и почесал затылок.

— Как узнаешь... — проговорил он задумчиво. — Больно много обманывают.

В это время очнулся дядька. Он был в странном состоянии: то приходил в себя и будто все понимал, то опять впадал в забытье и бормотал несуразицу. Сейчас он поднялся, огляделся и, увидя бородача, оживился ужасно.

— От-откуда? — спросил он. — Из каких мест?

— Архангельской губернии, — сказал бородач.

— Так, так, — кивнул дядька. — Лошадь имел? (Бородач мотнул головой.) А корову?

— Была корова, — сказал бородач.

— Как же пахал? — спросил дядька.

— Давали лошадь, — хмуро ответил бородач.

— А что брали?

— Пятый пуд.

Дядька охнул и в ужасе закачал головой.

— Пятый пуд! — повторил он. — Ай-яй-яй! Двадцать процентов! Вот как безобразничали! Дети есть?

— Двое, — хмуро сказал бородач.

— Что ж ты дурака валяешь?! — осуждающе заговорил дядька. — Как же можно детей оставить? Разве они с хозяйством управятся? Совесть-то у тебя где? Баба небось замучилась. Землю наконец дали, лошадь имеешь возможность получить, а ты шалопутничаешь! Разве же это дело?

— Говорят, стреляют нашего брата, — хмуро повторил бородач.

— Да кто тебя, голодранца, стрелять будет? — обозлился дядька. — Кому ты, шантрапа, нужен? Жена бьется, дети без отца, земля зарастает, а он, понимаешь, баклуши бьет!

Бородач хмуро смотрел в землю и не отвечал. Дядька, кажется, собрался долго его срамить, но ворота чуть приоткрылись, в щель просунулась еще одна борода, и испуганный голос проговорил:

— Давай, Афоня, барин идет!

Первый бородач испугался и торопливо вышел за ворота.

— Вот тебе, Леша, и человекообразные! — сказал Харбов. — Ты, брат, верно оценил обстановку. Отлично они свой классовый интерес соображают.

— Так-то оно так, — сказал Тикачев, — а только интересно, что скажут ребята, если узнают, что секретарь укома крестился и клялся святым крестом.

— Простят, — смущенно сказал Харбов. Ему и в самом деле было неловко.

Ворота открылись, вошел Булатов.

Мы опешили. Его мы никак не ждали.

Булатов закрыл ворота и сел на чурбан, на котором раньше сидел Миловидов. Мисаилов достал газетку, махорку и стал не торопясь скручивать козью ножку.

— Может, закурите моего табачку? — спросил Булатов.

— Спасибо, — вежливо ответил Мисаилов, — я к своему привык.

Он завернул конец, оборвал его, сунул в рот и закурил.

— Мне поручено выяснить, — негромко сказал Булатов, — накормили ли вас и нет ли у вас пожеланий и просьб.

— Тьфу, ерунда какая! — буркнул Тикачев. — Чистый цирк!

— Помолчи, Леша, — сказал Харбов.

Булатов кинул взгляд на ворота и продолжал чуть тише:

— Наши личные отношения могут складываться как угодно, но я, как и вы, не знал, что попаду в эту страшную шайку. Давайте обсудим, что нам делать и как спасаться. — Чуть повысив голос, он закончил: — А что каша плохая, не взыщите. Приходится мириться с обстановкой. Разносолов здесь не имеем.

— Чистый цирк! — повторил Тикачев.

Мы молчали. Молчал и Булатов, глядя на нас глубоко сидящими таинственными своими глазами. Дядька дергал бородку и, кажется, собирался разразиться монологом, но прежде него заговорил Сема Силкин.

— Знаете что, — сказал Сила, — если мы решим удирать, так и без вас справимся.

— Товарищ Харбов, — повернулся Булатов к Андрею, — я говорю серьезно.

— Сила прав, — задумчиво сказал Харбов. — Кто вас знает, Булатов... Сегодня вы Миловидова продали, завтра нас продадите. Кому вы нужны! Положиться-то на вас нельзя.

Булатов встал и громко закончил:

— Значит, жалоб пока нет. Так и передам.

— Вы за нас не беспокойтесь, — сказал Девятин, — мы-то выберемся. А вот у вас как бы неприятности не получилось...