Евгения Никифорова - Тамерлан. Дорога в Самарканд

– Я говорю о Балхе. Город сейчас без защиты. Бугай-Сальдур с войском направляется в Бадахшан, лучшего момента для осады не найти. Возьмём Балх – и самаркандская знать потеряет половину своих богатств и влияния.

– Через Балх пролегает Великий торговый путь, – подметил Кайхосров с широкой улыбкой. – Именно оттуда товары переправляют к морю, и это я не говорю о том, что урожаем Балх обеспечивает едва ли не весь Хорасан и даже Хорезм.

– Бугай-Сальдур не успеет развернуть армию. Главное, всё сделать внезапно, – Мохаммед-Ходжа долго глядел на соплеменников и барласов, выискивая в их глазах намёки на возражение, но, как оказалось, все присутствующие были согласны с планом атаки.

– Почему ты раскрываешь перед чужаками намерения? – воскликнул один из ставленников Хусейна. – Мы и без Тимура управимся.

– Это Тимур первым предложил взять город, – тот наградил недовольного бека острым взглядом. – Однако ты мыслишь правильно, мы пойдём без Тимура.

– А где он сейчас?

– Молится. Нам бы тоже не помешало попросить у Аллаха помощи.

В клетке пахло потом и испражнениями десятков людей, что побывали в ней; та же участь постигла Хисрау-Баяна-Кули. Смотреть на него, закованного тяжёлой цепью, грязного и избитого вовсе не приносило удовольствия Ульджай: в конце концов, раньше девушка с почтением относилась к нему, любила и уважала. Госпоже хотелось в последний раз взглянуть на тестя эмира Абдуллы, на человека, который сам вызвался заменить ей погибшего родича.

– Нас учили, что умирать страшно. Вбивали эту истину с тех самых пор, как мы начали осознавать себя. Когда осматривались по сторонам и спрашивали: «Аллах, почему именно сюда Ты меня отправил? Дай другое вместилище, о, Всевышний, только не бросай в этом аду!» А ведь правда, кто вынудил нас бороться за еду и воду? Словно мы не больше, чем животные… Затем ли, чтобы предстали на Суде? Так что же удерживает человека от падения, раз он простое смертное существо? Может, вера во спасение? В великую судьбу? В то, что за поступки наши Аллах милостиво вознаградит? Сколько лет этой Земле, а ни один мудрец не нашёл пути в обход веры. Шаг переступи – и ничего нет, ничего, кроме пустоты… Это ли не ад – прослыть предателем? Быть проклятым во веки веков? Вы свою честь променяли, дядюшка. Стоило ли оно того?

Баян-Кули закряхтел, пытаясь посмеяться над девичьим простодушием.

– А за что ты готова расплатиться невинностью? Скажи, ага, я ведь вижу, ты приняла решение.

– Невинность? – Ульджай нахмурилась, будто впервые услышала это слово. – Не невинность будет платой, дядюшка. А моё сердце. Я собираюсь стать женой завоевателя.

– Любовь превратила тебя в дуру, маленькая госпожа. Разве не брата клялась защищать?

– У Хусейна и Тимура теперь общая судьба. А вас же… Вас позабудут, как страшный сон, который, хвала Аллаху, закончился.

– Увы, страшные сны не забываются.

Она прикусила губу и покачала головой.

– Вы никогда не раскаетесь, да? Я надеялась, что вы попросите прощения.

– За месть не просят прощения. Ты ещё мала, чтобы понять это.

– В таком случае вам придётся столкнуться с последствиями. Я не отменю приговор.

Ей удалось разглядеть промелькнувший в глазах старика ужас. Баян-Кули явно рассчитывал на быструю смерть, когда связывался с проповедниками – не на сломанные суставы и кости. Через силу Ульджай сдерживала слёзы, оставляя опекуна в клетке. Ей казалось, что это ветер, который нёс из пустыни песок, хлестал по щекам и обмораживал сердечную боль. Она делала глубокие вдохи, желая усмирить, упокоить чувства к тому, кто предал и убил Казгана. Когда дорогу к шатру преградила внушительная фигура Тимура, Ульджай больше не плакала.

Ей как никогда хотелось жить. По-другому. По-новому.

– Ага, – мужчина отдал лёгкий поклон, – надеюсь, я обращаюсь к вам в подходящее время?

– Я говорила, вы всегда можете на меня рассчитывать, – ответила она, не скрывая улыбки.

– Скоро я отправлюсь к вашему брату. Как и предполагалось, Балх сейчас без защиты. Мохаммед-Ходжа возглавит нападение. Мы же с Хусейном объединим войска.

– Мне рассказывали, как вы спасли повелителя. Примчались сюда из другого города, в одиночку. Вы зашли в шатёр, как раз когда предатели собирались обнажить мечи. Увидев вас, они растерялись и не стали ничего предпринимать. Я была маленькой и едва ли помню об этом… Но я знаю, что повелитель ценил вас, как сына. Мы многим вам обязаны.

– Я делаю что должен, – сухо произнёс Тимур. – Я так же обязан вашему деду. Да будет Аллах им доволен.

– Аминь.

Барлас многое бы добавил к сказанному, но его смущало присутствие рабынь за спиной девушки. Ульджай заметила, что он поглядывал в их сторону.

– Иногда человек совершает гораздо больше того, что должен, – она надеялась, что Тимур правильно истолкует смысл этой фразы. И по его лицу догадалась, что да, он всё понял.

– Я из таких людей, не сомневайтесь, ага. Однако…, – мужчина намеренно удержал дальнейшие слова, заставив Ульджай волноваться.

– Однако? – повторила она.

– Если бы заранее стало известно, понравится ли кому мой поступок, согласится ли кто с решением – я бы не стал медлить.

С любопытством и нежностью Тимур наблюдал за неуловимыми переменами в девушке: то, как глаза её, которые блестели ярче, чем свисающие нити горного хрусталя, переполнила надежда, как ползли вверх уголки губ, и как пальцы сжимали и комкали ткань наряда.

– Разве можно медлить, когда всё и так устроено волей Всевышнего? – в голосе Ульджай отчётливо звучала радость. – Одно меня беспокоит: судьба вашей жены, которая осталась в Кеше.

– Она осталась в Кеше.

«Почему так хочется прыгнуть вниз? Знаю, я испытываю судьбу, но разве она не испытывала меня всё это время? Пора изменить порядок, взять бразды правления в свои руки, иначе злосчастные ветра утянут, унесут меня», – Хусейн задумчиво глядел в пропасть, стоя на отвесной скале. Страха у мужчины не было, хотя бьющиеся оземь камешки предупреждали об опасности. Напротив, военачальник томился от жара, бурлящая кровь требовала, чтобы он выплеснул все силы, отдался стихии и иссушил душу до конца – истребив, например, племя мятежников. «Проклятье, почему я должен идти на поводу у советников?! – мысленно вопрошал эмир, сжав кулаки. – Зачем сохранил жизнь негодяям? Завтра они снова взбунтуются. Пока Самарканд под сапогом могульского хана, мы всегда будем ждать удара».

Безоблачное небо отказывалось внимать упрёкам. Хусейн пристально осматривал бадахшанские владения – пустынный край в оранжевых и золотистых тонах – но не ощущал себя его собственником. Если бы кто привёз вести от деда, передал очередной приказ – любой, о наступлении, отбытии, – Хусейн бросился бы за дело. Потому что это нетрудно. Нетрудно следовать слову повелителя и выполнять долг. Давать задачи, излагать условия игры – совсем другое. Он остался один на один с ответственностью, с необходимостью принимать решения, которые непременно должны были обернуться благом для его племени. Однако почему-то решения эти противоречили внутренним устремлениям. Хусейн ощущал беспомощность. Нечто подобное с ним случалось давно, ещё в юности, когда гонец доложил о гибели отца, эмира Мусли. Потом ужасная участь постигла дядю Абдуллу, и Хусейн снова не мог ни на что повлиять. И вот – смерть забрала Казгана.