Виктор Топоров - Приключения 1990

«Секретку» мы не нашли. Я вытащил из сумки с нашим преступным инструментом ножовку. Страха не было. Была стерильная опустошенность мыслей. С гудевшей головой, перемазавшись в крови, я пилил щипцы. Полотно было отменное, японское, но одно я сломал, а затем сломал и запасное. Опять мчались поиски «секретки». Фонарик светил уже как догорающая спичка. Мишка сопел, закрыв глаза от боли. Голова его моталась, как у дохлой курицы. Наконец под сиденьем нащупался бугорок кнопки. Щелк! Мишка взвизгнул. Щипцы разжались и теперь напоминали клешни обороняющегося краба. Крови на их лазурной синеве не было. Я поднял на себе куртку, влез липкой, в коросте засыхающей крови рукой под рубаху и отодрал клок от майки, выдернул его из-под полы и приступил к перевязке.

В фонаре красненько тлела спиралька лампочки. Мы не сказали друг другу ни слова. Сунули воровские атрибуты в сумку, потоптались: не забыли ли что? — и вышли. Я хотел сказать, не судьба или чего-то в этом духе, но промолчал. Лучше было промолчать.

Повесили сломанные замки.

— Аккумулятор! — вспомнил Мишка.

В эту минуту по стене гаража резанул свет, и нас пригвоздили к месту приближающиеся, как удавьи зенки, круги фар. Не сговариваясь, мы прыгнули в узкую щель между гаражей, повалившись в снег и в грязь. Мимо, ныряя носом на ухабах, проехала машина. Я с ужасом постиг: милицейский патруль! Желтый фургон! Машина развернулась, вновь проехала мимо и скрылась.

— Аккумулятор! — простонал Михаил. — Там же инвентарный номер! Я его у себя с базы спер!

Я вернулся в гараж. С трудом вытащил тяжеленную коробку. Глянул в салон: смятые коврики и кровища. Затем на полках увидел в последнем озарении догорающей спички четыре новеньких, шипованных баллона. На ощупь снял их. Сумку с аккумулятором повесил себе на плечо, один баллон, как спасательный круг, надел на шею, подхватил три остальных...

— Ну чего ты? — рявкнул из-за двери Михаил свирепым шепотом.

Я вышел из гаража, как статуя Командора. Сказал:

— Чтоб не пустыми.

— Чтоб тебе пусто было! — уточнил Михаил, скрежетнув зубами, но баллоны взял, помог.

Когда мы пробирались к моей «Волге», повалил тяжелый, мокрый снег, таявший на нас, грязных, распаренных, едва к нам прикоснувшись. Я завел машину. Включил габариты. Сказал:

— В больницу нельзя.

— У Володьки Крохина жена... — поморщился Мишка от боли, — врачиха, по-моему...

Я посмотрел на часы. Половина первого ночи.

Володька, хорошо, не спал. Творил. Боролся со словом. К позднему визиту и моему диковатому видику отнесся спокойно. Я объяснил ситуацию: Мишка поранился, нужен свой врач — чтобы без протокола, и, будь добр, если имеются вопросы, оставь их при себе.

— Ладно, — он лениво потянулся к пальто, — Алла как раз дежурит, так что вовремя подгадали. Едем.

Ни ахов, ни расспросов, будто я трешник пришел занять. Надежный мужик. Вот с кем дела делать! Но другие интересы у человека.

Ахи и расспросы начались в больнице, в ночной, залитой светом приемной. Алка вообще баба любопытная, я ее давно знаю, в одном классе учились, и любовь у нас была — в смысле целовались в подъезде и в кино ходили, но женщина она хоть и ничего так — блондиночка, все при ней, но въедливая, черт, обидчивая и любопытная беспредельно.

— На что-то похоже, — сказала она, обильно поливая раны перекисью водорода. — Собачьи покусы, по-моему, честное слово...

— Это похоже на собачьи покусы, как... — Мишка приоткрыл мутные глаза. Помедлил, глядя на розовощекого и пухлого доктора, на минутку заглянувшего в кабинет. — Как этот вот... — кивнул, — на тень отца Гамлета... Покусы! Хрена себе!

— Ну все же... — настаивала Алла.

Вовик рыкнул: вопросы завтра, сейчас действуй! Надулась, покачала права, но травмы зашила, обработала, перебинтовала и, вкатив Мишке укол, сказала, чтобы через день приходил вновь. Вскоре я, вышибая, как в ознобе, чечетку на педали акселератора, рассекал ночные туманы на шоссе, доставляя Михаила в его пенаты. Вовик — сама невозмутимость, сидел рядом со мной, глядя на пожираемый светом асфальт.

Когда Мишка, матюкаясь, вылез и отправился через сугробы к родной избе, я почувствовал, что устал бесконечно, до такой глухоты всей нервной системы, что не хотелось ничего, даже спать не хотелось, Полная прострация.

Посидели, молча выкурили по сигарете. Дым драл глаза и глотку невыносимо, по-ночному. Затем погнали обратно.

— Стой, — сказал Вовик при въезде в наш микрорайон. Открыл дверцу, задрав голову, посмотрел на мертвую стену спящего дома. Я тоже. Издалека докатилось — дом Марины. Два светящихся окна. И вдруг отрезвленно и больно постиг, что это ее окна, и Володька приметил их еще издалека, и свет этот ему — ох как небезразличен!

— Двушка есть? — спросил он, скрывая волнение.

Я дал двушку. Он вылез. Сказал в приоткрытую дверь:

— Я тут... сам. Пешком. Да, знаешь, в случае чего подтверди Алке: сломалась машина, и я с вами до утра ковырялся. А то и так ходит немым укором...

— Хорошо.

Как я относился к нему в этот момент? Да никак. Обида была. Жгучая и морозная обида. Ни на что, ни на кого, и на весь мир в целом. Я, только я — пасынок фортуны — был достоин этой женщины! Да и еще многого, что никак не шло в руки: жизни, где каждый день — событие, большого дела, славы... Неужели все это для кого-то, а не для меня?

Сырая улица. Провисшие от снега провода. Дробящиеся огни фонарей в забрызганном грязью лобовом стекле. Одиночество. Зачем живу?

После загадочных историй с раненым другом и с интервью — его мне пришлось написать, возникла надежда, что с ремонтом машины нашего главного Игорь все-таки подсобит, но нет — тот куда-то исчез. Пришлось идти на поклон к Эдику. Эдик заломил цену: триста рублей — ровно вдвое больше суммы, подсчитанной Игорем и уже шефу названной! Я заметался, как попугай в клетке. Попробовал сунуться на станции техобслуживания: или очередь на месяцы, или нехватка запчастей, а в конечном итоге — те же триста рублей. Ожесточившись, договорился с Эдиком так: двести рублей. Работаем сообща. Пятьдесят рублей — детали, остальное пополам. Таким образом, оставшись человеком слова, я зарабатывал четвертной билет, ха-ха.

В гараже у меня барахлило отопление, у Эдика гаража не имелось вовсе, и потому с помощью бутылки «Пшеничной» было достигнуто соглашение с неким Левой на предмет ремонта в его боксе. Лева входил в клан мастеров частного направления, занимаясь ремонтом покрышек: заваривал продранные по корду, покупая их где только можно по рублю за штуку и продавая после восстановления не за рубль. Имелся у Левы хитрый самодельный аппарат с термометрами и манометрами, а гараж был забит покрышками от автомобилей всех марок. Была у Левы и «комната отдыха», чью обстановку составлял продавленный диван с облезлой обивкой «букле», столик, телевизор с рогаткой антенны и зубоврачебное старое кресло. Судя по слухам, ранее специальностью Левы была стоматология, но в последнее время он не практиковал, ибо занятие покрышками считал много доходнее.