Хэммонд Иннес - Львиное озеро

— Полицейская машина, — удивилась она, выглянув в окно. — Богом клянусь, они идут сюда!

В дом вошли полицейский инспектор и лейтенант в форме канадских ВВС. Они пожелали взглянуть на журнал, и я протянул его, начав ни с того ни с сего извиняться за почерк, которым он был заполнен.

— Мой отец был парализован, — попытался объяснить я, но инспектор меня перебил:

— Нам это известно. Мы навели справки.

Он принялся разглядывать каракули на страницах, и мне вспомнились слова матери: «Не хочу, чтобы над твоим отцом смеялись».

— Так вы говорите, что ваш отец умер, едва успев написать это? — спросил инспектор.

Я объяснил, как все произошло.

— Мы не сомневаемся в том, что ваш отец следил за ходом экспедиции. Она много раз упомянута в этих тетрадях, однако...

— Я справлялся у наших людей в Гус-Бей, — подал голос канадец. — Ваш отец держал связь с Леддером, это несомненно. Последнее время станция V06AZ обслуживала компанию Макговерна по исследованиям недр и эксплуатации рудников. Леддер принимал радиотелефонограммы Брифа и ретранслировал их в Монреаль, в правление компании.

— Так, и что же? — Я не понимал, какие у них еще могут быть сомнения.

— Простите, мистер Фергюсон.— извиняющимся тоном произнес инспектор, — но дело в том, что неделю назад было получено сообщение о гибели Брифа и Бэйрда.

— Да, подтвердил канадец. Двадцать пятого сентября Берт Ларош, пилот разбившегося самолета, выбрался на Большую землю. Он дополз до одного из лагерей строителей железной дороги и сказал, что остальные двое были мертвы, когда он оставил их. Ларош полз пять суток, значит, двадцатого сентября этих людей уже не было в живых. И вдруг ваша информация о радиограмме от Брифа, которую якобы принял мистер Фергюсон. Это через девять-то суток после гибели Брифа! Нелепица, да и только.

— Пилот мог ошибиться, — пробормотал я.

— Боюсь, вы не представляете себе, что такое канадский север, мистер Фергюсон. Там парни так не ошибаются. Уж во всяком случае, не опытные летчики вроде Лароша. Четырнадцатого сентября была сильная пурга, — добавил он, — и Ларош пытался посадить свой гидросамолет на поверхность озера. Машина врезалась в скалу, Бриф и Бэйрд получили увечья. Пилот перетащил их на берег, а самолет ушел под воду. Бэйрд умер почти сразу, Бриф — через несколько дней. После этого Ларош начал пробиваться на Большую землю.

— Но радиограмма! — вскричал я. — Как еще мой отец мог узнать…

— Об этом сообщалось в программах новостей. Всю историю с начала до конца передавали несчетное число раз.

— Но об озере там наверняка ничего не говорилось, — горячо возразил я. — Откуда отец мог знать про озеро с торчащей из него скалой? Откуда ему было известно, что Бэйрд мертв, Бриф искалечен, а пилот покинул их? Уж не думаете ли вы, что мой отец все это выдумал?

— Если он принял радиограмму, то почему никто другой не сделал этого? — Каналец пожал плечами.

— Ну, это уже ваши дела, — сказал я. — Вполне вероятно, что никто, кроме отца, не слышал этой радиограммы. Текст сообщения написан в тетради, и это уже доказательство. Однажды мой отец стал единственным радистом в мире, принявшим сигнал с яхты в Тиморском море. А как-то раз он связался...

— Но ведь речь идет о радиотелефонограмме! Каким образом он мог принять голос, да еще с такого допотопного передатчика, который был у Брифа? — Канадец повернулся к инспектору. — Думаю, объяснение тут может быть только одно, — многозначительно добавил он, и я почувствовал прилив гнева.

— Ошибаетесь! Думаете, если отец был ранен в голову, то он сумасшедший? Ничего подобного! Он был первоклассным радистом и никогда не напутал бы с такой важной радиограммой.

— Возможно, — сказал канадец, — отсюда до Лабрадора две тысячи пятьсот миль, и Бриф передавал голосом, а не ключом.

— Ну и что?

— У Брифа был старый передатчик времен войны, с питанием от ручного генератора. Он едва-едва доставал Гус-Бей. Вот почему Бриф посылал свои рапорты Леддеру, а не напрямую в Монреаль.

— Но радиограмма...

— Не было никакой радиограммы, — тихо сказал канадец. — Мне чертовски жаль вашего отца, Фергюсон, но давайте посмотрим правде в глаза. Четыре самолета вели поиск почти неделю. Потом пришел Ларош, сообщил о смерти остальных, и мы дали отбой. Вы хотите, чтобы я рекомендовал возобновить поиски в полном объеме? Чтобы мы вновь начали гонять военные самолеты и пилотов над дикой местностью только потому, что ваш отец нацарапал в школьной тетрадке текст какого-то там сообщения, которое, даже будучи переданным по радио, все равно не могло быть принято им в силу технических причин?

— Но если это было технически невозможно... — начал я.

— Расстояние более чем на две тысячи миль превышало радиус передатчика. Конечно, надо учитывать вероятность шального приема... Сейчас в Канаде опрашивают всех радиолюбителей. Кроме того, я потребовал, чтобы Леддер написал подробный рапорт. Если двадцать девятого сентября была отправлена радиограмма, то мы найдем оператора, принявшего ее, в этом можете не сомневаться.

Инспектор согласно кивнул.

— Если вы не против, я на время оставлю эти тетради у себя, — сказал он. — Пусть их изучат наши эксперты.

— Не возражаю,— ответил я и вновь посмотрел на карту Лабрадора, ища ответ на терзавший меня вопрос: что же все-таки заставило отца вскочить на ноги? Он встал, чтобы взглянуть на карту, но зачем это было ему нужно? Что занимало его мысли?

После похорон, утром того дня, когда я уезжал в Бристоль, почтальон принес заказную бандероль на мое имя. В пакете были радиожурналы и письмо с выражением благодарности. В том же письме мне сообщили, что подтверждения радиограммы получить не удалось и канадские власти сочли нецелесообразным возобновлять поиск.

Так-то вот! «Эксперты» — скорее всего психиатры — просмотрели журналы и заключили, что отец сошел с ума. Я разорвал письмо пополам и сунул клочки в чемодан вместе с тетрадками. Мне не хотелось, чтобы мама случайно нашла эти обрывки.

Она пошла провожать меня на вокзал. Перед самым отходом поезда мать вдруг вцепилась в мою руку.

— Ян, забудь об этой истории с Лабрадором, хорошо? Я не переживу, если ты...

Запел свисток, и она поцеловала меня, крепко прижав к груди. В последний раз она обнимала меня так еще в детстве. Лицо мамы было бледным и усталым, она плакала.

Я не захватил с собой ничего почитать и какое-то время просто сидел, глядя на задворки Лондона. Но вот город мало-помалу остался позади, за фабричными корпусами показалась зелень полей. Я подумал о матери, о том, как она вдруг снова упомянула Лабрадор. Не радиограмму, не двух человек, чья жизнь стояла на карте, а сам Лабрадор. Именно полуостров Лабрадор занимал ее мысли, занимал сам по себе, и это показалось мне странным. Я достал журналы и снова просмотрел их, выделив более пятидесяти упоминаний о Брифе. На их основе я попытался представить себе, что случилось.