Дмитрий Чевычелов - Остров на карте не обозначен

— Стенгазета из-за тебя не выйдет в срок!

— Обойдется на этот раз и без карикатуры! — заупрямился Муратов.

— Для твоей карикатуры оставлено место. Нельзя же газету повесить с бельмом!

— Приклей туда заметку из запаса. Объявление можно туда вписать. А то сразу угрожать: «На бюро-о!», «Выход газеты сорвал!»

Костя окончательно разозлился:

— Безответственный ты элемент, Колька!

— Ну, ну! Ты такими словами не швыряйся! — вскипел Муратов.

— И хотя бы делом, а то ерундой всякой занимался! — продолжал Костя.

— Е-рун-до-ой?! — Муратов торопливо вытащил из кармана жестяную коробочку и извлек из нее вылепленную из хлеба раскрашенную фигурку.

— Это, по-твоему, ерунда?! — Он сунул фигурку к носу Таслунова. Тот немедленно отвел руку Муратова в сторону.

— Фу-у, пакость какая! Нашел чем хвастаться! Может, предложишь еще пристроить эту мерзость к газете?

В руке Муратова была шаржированная фигурка Гитлера. Зловещая челка. Свирепый взгляд исподлобья. Засученные рукава — и в руке окровавленный топор палача со свастикой на лезвии. У основания плахи и у ног Гитлера — отрубленные головы людей разных национальностей. Внизу надпись: «Путь к господству!»

— Тошнит, глядя на эту гадюку! — продолжал Костя. — Выбрось в мусорное ведро — там ей самое подходящее место!

— Погоди, погоди, Костя, — вмешался Пархомов. — Коля, покажи.

Он взял работу Муратова и стал ее рассматривать.

— Здорово! Самая суть фашизма схвачена. Путь к господству через казни, через уничтожение целых народов.

Костя растерялся, сбитый с толку словами Пархомова, и молчал.

Никто не заметил, как подошел Кузьмич.

— Все еще лясы точите?!. Ээ-э! Что за штуковина?!

Он взял фигурку и, осторожно поворачивая, оглядел со всех сторон. Потом перевел взгляд на Муратова.

— Твоя работа, Николай? Да-а… Руки твои золотые, понимающие. Кончится война — иди в академию!.. — Кузьмич протянул фигурку Муратову. — Убери, не поломай. И потом обязательно покажи Василию Ивановичу. А теперь — пора за работу, молодежь!

Но никто не успел тронуться с места, как появился Силантьев и остановил всех возгласом:

— Комсомолия! Епифан Степанович пропал!

— Как пропал?!

— А вот так. Нигде нет. Может быть, за борт смыло. А вы и не заметили. Тоже, друзья называетесь!

Ребята растерянно повернулись к Кузьмичу.

— Ищите! — распорядился тот. — Только быстро!

В каюте у капитана Шерстнева продолжался разговор, начатый еще на капитанском мостике.

— Вы, Борис Андреевич, сугубо штатский человек и не вполне понимаете обстановку! — говорил Шерстнев. — Если вы не возражаете, я вам коротко все объясню…

— Пожалуйста, Василий Иванович, — спокойно согласился Рынин и закурил. Его размашистые брови чуть сдвинулись; серые внимательные глаза прищурились.

Борщенко, несмотря на приглашение Шерстнева, в разговоре участия не принимал. Он осторожно уселся в заскрипевшее под его тяжестью кресло и, подперев широкой ладонью гладко выбритый подбородок, скептически улыбнулся. Шерстнев недовольно покосился на него и снова обратил все внимание на Рынина.

— Так вот, Борис Андреевич, — начал он. — Шторм разбросал наш караван. Эскортные корабли заняты сейчас розысками судов, чтобы снова собрать их в один конвой. На это уйдет не менее суток, потому что радиотелефонная связь между судами и эскортными кораблями потеряна…

— Понятно, — спокойно сказал Рынин. — Ультракороткие волны ограничивают действия радиотелефонов горизонтом…

Шерстнев пошевелил седыми усами.

— Может быть, Борис Андреевич, вам не надо объяснять, почему суда и эскортные корабли сейчас не могут держать между собой нормальную связь через свои радиостанции?… Что мы сейчас можем только принимать радиопередачи?… Что нам самим передавать ничего нельзя и мы установили у себя радиомолчание?

— Безусловно, и это мне ясно, Василий Иванович, — спокойно подтвердил Рынин. — Радиомолчание нужно, чтобы враг не обнаружил наше местонахождение…

— Тогда мне объяснять вам нечего, Борис Андреевич! Вы сами должны все понимать!..

— И все-таки я не понимаю, Василий Иванович, почему вы настаиваете, чтобы я перешел на сторожевой корабль?

— Неужели непонятно? — Шерстнев с явным призывом о поддержке глянул на Борщенко, продолжавшего отмалчиваться. — Сторожевой корабль, когда найдет нас и даст ориентир, вероятно, тотчас уйдет на поиски других судов. А мы, пока караван не соберется вместе, может быть, целые сутки будем идти без охраны…

— Ну и что же?

— Вам было бы на вооруженном корабле безопасней…

— А почему мне надо быть в большей безопасности, чем вам, например?

Шерстнев задумчиво почесал подбородок.

— Вы, Борис Андреевич, крупный ученый и строитель. Направлены вы в такие далекие места по особому решению, со специальным заданием. Вам обязательно надо достичь места назначения. Вы там очень нужны…

— Не продолжайте, Василий Иванович! — прервал Рынин. — Мне все ясно. Никуда я от вас не уйду. Мне у вас нравится. Я к вам привык.

Борщенко повернулся в сторону Рынина так энергично, что кресло под ним затрещало…

— Слушай, Андрей! — недовольно обратился к нему Шерстнев. — Сколько раз я просил тебя не садиться в это кресло! При твоей комплекции это когда-нибудь приведет к неприятности — в первую очередь для тебя, о кресле я не говорю…

Борщенко послушно встал, оглядываясь, куда бы пересесть. Богатырского роста, косая сажень в плечах, с густой черной шевелюрой, смуглый как цыган, Борщенко рядом с низеньким седеньким Шерстневым выглядел великаном… Сын друга молодости Шерстнева, в гражданскую войну сложившего голову в степях Причерноморья, Андрей Борщенко еще подростком вступил на отцовскую стезю моряка… Годы плаваний под строгой рукой Шерстнева и одновременная многолетняя учеба сделали из него закаленного в бурях, образованного морехода… Но и сейчас, когда ему уже стукнуло тридцать и сам он имел двоих детей, — сыновняя почтительность к своему строгому воспитателю и командиру Василию Ивановичу никогда не покидала его.

Зазвонил телефон. Шерстнев снял трубку.

— Да… Так… Сейчас приду… — Он повернулся к Рынину. — Извините, Борис Андреевич… Вынужден прервать… Я скоро вернусь…

Борщенко и Рынин остались одни.

Помолчали. Под ногами все сильнее ощущалась ритмичная дрожь. Судно, как живое существо, напрягало силы, повышало скорость. Меньше чувствовалась качка…

— Надоели вам наши качели? — спросил Борщенко. — Хотите скорее ступить на земную твердь?…

— Конечно, желательно. Но до конца пути еще далеко, и этот ледовитый дьявол вполне успеет поживиться нами…

Борщенко добродушно засмеялся.