Мор Йокаи - Жёлтая роза

Итак, приезжие господа отправились в двух шарабанчиках в ту глухую часть хортобадьской степи, куда даже степные жители не ходят без проводника. Но оба дебреценских кучера отлично знали местность. Молодого пастуха, посланного с ними в качестве проводника, они оставили ещё немного повеселиться. Он обещал догнать их у стойбища.

Художник, известный венский пейзажист, хорошо владел венгерским языком: он часто бывал в Венгрии, где изучал природу и быт. Другой господин был главным конюшим крупного моравского помещика графа Энгельсгорта. Было бы разумнее послать вместо него кого-нибудь, знающего толк в рогатом скоте; конюший разбирался только в лошадях, но зато он выгодно отличался от других господских приказчиков тем, что умел говорить по-венгерски. В бытность свою драгунским лейтенантом, он долго жил в Венгрии, и здесь венгерские молодки научили его своему языку. Тем не менее хозяин дал ему в проводники двух погонщиков, славных, крепких парней, вооружённых пистолетами.

Один из дебреценских господ был городским комиссаром, а другой ― тем самым горожанином, из чьего стада должны были быть выбраны двадцать четыре племенные коровы вместе с нужным количеством быков.

В час их отъезда на западе ещё стоял месяц и сияли звёзды, а на востоке уже занималась заря.

Именитый горожанин объяснил художнику, что самая яркая звезда в вышине называется «Лампой изгнанников»; к ней в прежние времена обращались бетяры с мольбой: «Боже, помоги нам!», веря, что с её помощью можно безнаказанно угонять чужой скот.

Художник пришёл в восхищение от этого рассказа: «Совсем в духе Шекспира!»

Но ещё больше он был изумлён картиной бесконечной равнины, которая открылась им после получаса быстрой езды. Куда ни глянь ― вокруг только море травы да небо, и ничто не нарушает величественного однообразия степи: ни летящая птица, ни аист, охотящийся за лягушками.

― Какая идиллия! Какой колорит! Какая величественная гармония даже в контрастах! ― всё больше воодушевлялся жрец искусства.

― Сейчас здесь ещё куда ни шло, но вот когда появятся слепни и комары… ― проговорил хозяин.

― Как прекрасны эти оазисы, темнеющие среди однообразия светлой зелени!

― Их у нас называют лужайками.

В это время в небе зазвучала обольстительная песня жаворонка.

― Чудесно! Восхитительно! Что за жаворонки у вас!

― Сейчас они ещё тощие, а вот когда созреет пшеница…

Светало; багряный цвет неба сменялся золотисто-жёлтым. Над горизонтом уже зажглась предвестница дня ― утренняя звезда; в мокрой от росы траве тени людей казались окружёнными радужным ореолом. Четвёрки лошадей быстро мчали лёгкие шарабаны по бездорожной зелёной степи. Вдали, на горизонте, что-то чернело ― это был саженый лес; среди голой степи уже вырисовывались первые перелески акаций и курганы, отливавшие синевой.

― Это замские курганы, оставшиеся после нашествия татар [4] Автор имеет в виду нашествие татар на Венгрию в 1241 году под водительством хана Батыя. , ― объяснил дебреценец своему спутнику. ― На том месте когда-то было селение, но татары уничтожили его дотла. Среди травы ещё и сейчас виднеются развалины древнего храма. Немало человеческих останков выкапывают из-под земли собаки, когда охотятся там на сусликов.

― А это что за голгофа?

― Это не голгофа, а гуртовой колодец с тремя журавлями. Теперь уж недалеко и до загона.

У акациевой рощи устроили привал. Здесь предстояло дожидаться ветеринара, который тащился на своей двуколке с матайского хутора.

Художник немедленно начал делать наброски в своём альбоме, воодушевляясь всё больше и больше: «Какие сюжеты! Какие мотивы!»

Его спутник то и дело приставал к нему с советами рисовать не колючий чертополох, а лучше, например, вон ту красивую, стройную акацию.

Наконец, показалась двуколка доктора.

Доктор даже не остановился, а, сидя на облучке, пожелал господам доброго утра и крикнул:

― Подымайтесь, подымайтесь, надо спешить, пока не рассвело!

Ещё один изрядный перегон, и они подъехали к «большому стаду».

Это самое замечательное зрелище в хортобадьской степи.

В одном гурте полторы тысячи коров и множество быков.

В эти часы всё стадо ещё лежит. Спит ли оно? ― трудно сказать, ибо никто ещё не видел прилёгших на землю коров с закрытыми глазами. К ним неприменимы слова Гамлета: «Уснуть! И видеть сны, быть может?»

― Вот поистине прекрасная картина! ― восхищённо произнёс художник. ― Целый лес рогов, и среди него старый бык, с чёрной, как сажа, головой, с изогнутой горбом шеей. Трава под скотиной тоже кажется чёрной, как сажа; вокруг бесконечный зелёный ковёр, а вдалеке сереет туман, сквозь который блестит огонёк пастушьего костра. Это нужно запечатлеть.

Художник вылез из шарабана.

― Пожалуйста, поезжайте вслед за остальными, ― обратился он к хозяину. ― Я вижу загон и приду туда немножко позднее.

С этими словами он достал из шарабана свой складной стул и этюдник, уселся, положил на колени альбом и принялся писать эскиз. А хозяин покатил дальше.

Вдруг две овчарки, охранявшие стадо, заметили посреди степи чужого и с громким лаем бросились к нему.

Художник был не робкого десятка. Овчарки ― деталь пейзажа: у них белые шубы, чёрные морды. Собаки не трогают спокойно сидящего человека. Они подходят к нему совсем близко, останавливаются и в недоумении глядят на него, затем садятся на задние лапы и с любопытством тычутся в его этюдник, как бы спрашивая: «Это ещё что за штука?»

Художник в шутку мажет морду одной из них зелёной краской, а другой ― красной. Пока собакам кажется, что он их ласкает, они довольны, но потом, увидев изукрашенные морды, они пугаются, не узнавая друг друга, и начинают грызться.

Но вот, к счастью, показался «тачечник». Так называют самого молодого подпаска, в обязанность которого входит следовать с тачкой за стадом и собирать оставляемый скотиной навоз. В степи кизяк служит топливом. Запах кизякового дыма приятен и человеку и скотине.

Мальчик со своей тачкой бросился прямо к дерущимся собакам, отчего те сразу разбежались в стороны. Крича: «Пошли вон!», он погнался за ними: овчарка не боится палки, но тачка наводит на неё ужас.

Тачечник ― симпатичный паренёк в синей рубашке и отороченных красным суташем штанах; он толково объяснил художнику, зачем его послали приезжие господа:

― Спешите к загону, там есть много чего нарисовать.

Но эскиз жанровой картины, изображающей стадо, ещё не был окончен.

― Мог бы ты за эти вот двадцать серебряных крайцаров подвести меня к загону на своей тачке?

― Ох, господин. Да я на этой тачке возил телят потяжелей вас. Пожалуйте!

Этой хитроумной выдумкой художник достиг сразу двух целей: сидя на тачке, он приближался к загону и в то же время заканчивал свой эскиз.