Ирина Мутовчийская - Миллионка

Подходя к дому, я уже не сомневался, что весь кошмар мне привиделся. Через чёрный ход я пробрался в умывальню. В гостиной гудели голоса родственников и знакомых, а я пытался умыться. Что-то мешало мне. И только здесь я почувствовал, что моя правая ладонь сведена судорогой. Как я ни старался, рука не желала расслабляться. Тогда при помощи левой руки я стал отгибать один палец за другим. Рука вибрировала. Пальцы были как каменные. Но постепенно я успокоился, и кулак расслабился. Боль была невыносимой. Мышцы, сведённые в кулак, стали расслабляться, и я чуть не закричал. Но вдруг боль внезапно исчезла. Рука расслабилась, упала вдоль туловища и завибрировала. Из ладони что-то выпало. На полу умывальни лежало что-то, похожее на вырванную страницу из книги. Мне не хотелось наклоняться и поднимать лист. Лист был доказательством того, что все пережитое мной было на самом деле, а не привиделось мне. Но делать было нечего. Лист был, и от этого никуда было не деться. Я поднял бумажный комок и разгладил его на первой попавшейся плоской поверхности.

Руки вибрировали. На листе была вязь иероглифов. К японским иероглифам она никакого отношения не имела, к китайским, по-моему, тоже. Да и если честно сказать, на иероглифы, то, что было написано, было совсем не похоже. Устав от разыгравшихся событий, я решил разобраться с листком попозже и попытался сложить его вчетверо и засунуть в карман. Не тут-то было. Листок, распрямившийся во всю свою длину, как бы задеревенел и не желал сгибаться. Сдавшись, я схватил лист, пробрался в свою комнату и сунул его в первый попавшийся учебник. Книгу я поставил на книжную полку, на то место, где она раньше и стояла, и с чувством выполненного долга вышел в парадный зал, где меня уже ждали. Ждали и встретили гулом негодования, смехом и восклицаниями о том, как же я вырос и изменился с последнего дня рождения мамы. Как будто день рождения мамы был не год, а десятилетие назад.

Настал вечер. Я так устал, что даже одно воспоминание о походе в подземелье вызывало у меня тошноту и сильнейшее желание закрыть глаза и спать, не просыпаясь хотя бы дня два. Но мой дядя не знал о моем странном желании и разбудил меня рано утром. Очень рано. На улице было темно. Вьюга трясла оконные стекла, а дядя стоял рядом с моей кроватью и настойчиво повторял моё имя. В руках у дяди была книга, в которую я вложил листок. Книга тряслась и вибрировала. Дядя был очень зол и не скрывал этого.

– Токагава! Токагава! Токагава, да проснись же! Давай, просыпайся! Открывай глаза и не притворяйся, что ещё спишь!

– Дядя, с добрым утром! Да будет с вами благополучие! Но я на самом деле ещё сплю! Что такого страшного произошло, что вы меня будите так рано? Если вы не знаете, то занятий в училище у меня не будет ещё неделю. Нас отпустили на каникулы, а теперь можно, я…

– Нет. Теперь ты встанешь и объяснишь мне, что означает, вот это? Ты решил меня разыграть? Меня, взрослого человека? Я давно говорил твоему отцу, что вам надо уезжать отсюда! Тебе не привили должного уважения к старшим! В этой стране вообще не знают такого понятия, как порядок и уважения! Того и гляди, скоро Енеко, начнёт надо мной насмехаться!

– Дядя, да что произошло? Что я такого сделал? Если я опоздал на день рождения, то я уже извинился и…

– Вот, что произошло! И не притворяйся, что ты не понимаешь, о чем речь!

– Дядя, дело в том, что я нашёл книгу. А потом ее выронил, потому что…

– Что ты там бормочешь? Ты знал, что я приехал изучать документы по государству Бохай и хотел разыграть меня этой жалкой подделкой? Да, письмена на этом листе очень напоминают письменность бохайцев, но уверяю тебя… И почему этот лист все время трясётся? Это что, ещё одна форма издевательства надо мной? Ну что же, яблоко от яблони недалеко падает! У твоего отца не нашлось отдельной комнаты, чтобы поселить меня. И вот я делю спальню вместе с мальчишкой, а этот мальчишка…

Я проснулся в два часа ночи и ничего не мог понять! Что-то вибрировало с назойливой настойчивостью. Я пошёл впотьмах искать источник вибрации и нашёл. Вибрировала полка, на которой стояли книги, вибрировал книжный шкаф, вибрировал даже пол под шкафом. Но особенно вибрировала вот эта книга. И самое главное, когда я вытащил эту книгу, остальная вибрация прекратилась. Но зато начали вибрировать мои руки. Я открыл книгу и все понял. Все из-за этого листка! Ты решил разыграть меня? Устроил это представление с вибрацией с единственной целью, чтобы я нашёл этот лист. И принял эту подделку за настоящую бохайскую письменность! Как ты мог?

И дядя швырнул книгу с вложенным листком на пол. И вышел.

Пол тут же начал вибрировать. Вибрация приблизилась к моей кровати, и тут я все вспомнил. И вскочив на ноги, отбежал подальше от проклятого листка. Но было уже поздно. Вибрация, чуть коснувшись моих ног, тут же распространилась по всему телу. Мне вдруг стало очень хорошо! Рядом оказался стул, а то я бы сел прямо на пол. Так хорошо бывает, когда летом накупаешься в купальнях, на море, а потом лежишь под солнышком и чувствуешь, как влага испаряется под горячими лучами солнца, а ты, и весь окружающий мир, находитесь в гармонии. Так хорошо бывает в день твоего рождения, когда ты чувствуешь, что горячие лучи любви всей семьи сосредоточены сегодня на тебе. Так хорошо бывает… Я очнулся оттого, что вибрация прекратилась, а мои руки бережно сжимали странный листок. Как только мои руки и листок воссоединились, вибрация прекратилась. Как будто единственным желанием странного листочка было воссоединение со мной. Светало. Я сидел на стуле и, позёвывая, крутил лист, не зная, что делать дальше. Спать уже не хотелось. Завтракать ещё рано. В комнату вошёл мой дядя. На его лице была написана растерянность и… Если бы я не знал своего дядю, то подумал бы, что его терзают муки совести, и он хочет извиниться передо мной.

– Токагава, ты знаешь, со мной произошла странная вещь! У меня восстановилось зрение! Когда в досаде на тебя я вышел в гостиную, то подумал, что очки испачкались и их нужно протереть. Выполнив все нужные манипуляции, я снова одел очки. Но тут же, почувствовал, что очки мешают мне. Тогда я вторично снял их и оглядел гостиную. Я все видел без очков. Я понимаю, что это лишь самовнушение, но… Но, понимаешь, произошла ещё одна странная вещь. У меня прошла головная боль, которая мучила меня чуть ли не с самого приезда сюда, во Владивосток, и следом за головной болью прошло раздражение на тебя. И я вспомнил, как радовался, когда пятнадцать лет назад пришло письмо от моей сестры, и я узнал, что ты родился на свет. Прости меня, Токагава, и если ты не против, я… лягу спать. Ты не против?

– Нет, дядя!

Чтобы не мешать дяде, я накинул пальто и вышел на улицу. Ночью снова выпал снег. Все спали. Налюбовавшись на восход солнца, замёрзший лёд в бухте и белый снег, я вернулся домой. Странное беспокойство не оставляло меня. Я чувствовал, что должен куда-то идти. Куда-то подниматься, откуда-то спускаться. Я должен что-то делать! Вернувшись в дом, я услышал, что кто-то плачет. Плач доносился из комнаты моей маленькой сестрёнки Енеко. Постучав в комнату и не услышав привычного «Войди!» я подождал несколько минут и осторожно приоткрыл дверь. Енеко, моя любимая сестра, лежала на кровати навзничь и плакала. Войдя в комнату, я растерялся! Я знал, что без приглашения входить строго запрещено, но сегодня меня это мало волновало. Все, что я знал, это то, что моя сестра плачет. А я, старший брат, должен ей помочь.