Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

Этот разговор слишком взволновал меня, и, чтобы положить ему конец, я распрощался с матушкой и отправился к госпоже де Люрсе: мы должны были ехать к Гортензии.

Я размышлял о препятствиях, грозивших моей любви, и чем меньше оставалось у меня надежд, тем прочнее она укоренялась в моем сердце. У меня был соперник, и соперник счастливый, который уже владел сердцем возлюбленной. Моя мать при первом же слове решительно высказалась против моего счастья; наконец, я ехал к женщине, чью любовь или прихоть – а ведь и то и другое одинаково опасно – я вынужден был отвергнуть; и все-таки ничто не могло меня остановить. Поглощенный мыслями о Гортензии, я вошел к госпоже де Люрсе, совершенно забыв о вчерашних событиях; узнав о ее былой слабости к господину де Пранзи, я окончательно в ней разочаровался.

Хотя она грозила принять меры против моих дерзких притязаний, я застал ее одну. Она встретила меня, как близкого человека, с которым все решено: прием ее был ласков и дружелюбен. Мое неожиданное равнодушие и бесчувственность озадачили ее. Почтительные поклоны, сдержанный тон, угрюмый вид – и вот благодарность за все, что она для меня сделала, за все, что собиралась сделать! Как примирить этот холод с прежними порывами страсти? Она считала, что вправе упрекнуть меня, но уже не смела. Она смотрела на меня с удивлением и напрасно искала в моих глазах огонь, которого ждала. Оцепенелый, скованный, как никогда, стоял я перед ней, чувствуя себя не вздыхателем, ждущим милостей, а любовником, уже тяготящимся ими. Войдя, я сказал ей несколько банальных слов на том светском жаргоне, который неуместен между людьми, любящими друг друга. Обиженная неподобающим обращением, какого вовсе от меня не заслужила, госпожа де Люрсе сразу вспомнила о госпоже де Сенанж и приписала внезапную перемену во мне новому увлечению. Эта мысль, не совсем лишенная оснований, больно поразила М. У нее на глазах женщина безнравственная, немолодая, некрасивая, в один день отняла то, над чем она трудилась целых три месяца, и когда? Накануне окончательной победы! В час, когда она уже была совсем уверена в моей любви, когда она преодолела все колебания, рассеяла все сковывавшие меня ложные представления!

Несмотря на ее молчание, я сразу заметил, что она недовольна и расстроена, но не находил нужных слов. Мысли о Гортензии и разговор с матушкой занимали меня целиком и не оставляли места для жалости, хотя я видел, какие страдания причиняю госпоже де Люрсе. Однако, не находя смысла в этом затянувшемся пребывании вдвоем, я решился и заговорил.

– Сударыня, – спросил я, – ведь мы, кажется, собирались вместе ехать к госпоже де Тевиль?

– Да, сударь – сухо ответила она, – я вас ждала; и даже беспокоилась, не позабыли ли вы, что я должна вас туда отвезти?

– О нет, – возразил я, – я не страдаю такой нелепой рассеянностью.

– И все-таки, – сказала она, – боюсь, у вас теперь есть повод быть рассеянным, и вы способны забыть все, кроме госпожи де Сенанж.

Меня упрекали в том, что я не способен забыть о госпоже де Сенанж, а между тем мысли мои были так далеки от нее, что только в эту минуту я вспомнил о своем обещании доставить ей куплеты. Ревность госпожи де Люрсе была мне весьма удобна. Маркиза не должна была обнаружить, кто истинный предмет моей любви, и я с радостью увидел, что она на ложном пути. Обрадовавшись ее заблуждению, я невольно улыбнулся, а ей стало досадно, что я так спокойно выслушал ее упрек.

– Нечего сказать, вы сделали прекрасный выбор, – продолжала она, видя, что я не отвечаю, – лучшего дебюта нельзя и пожелать; все это весьма достойно и делает вам честь.

– Не понимаю, сударыня, – сказал я холодно, – о чем вы говорите.

– Не понимаете! – насмешливо воскликнула она. – Странно! Хотя вы не блещете догадливостью, я не сомневаюсь, что вы отлично все поняли; впрочем, если вы решили быть скрытным сегодня, надо было лучше подготовиться вчера и не открывать всему свету своих сердечных тайн. Да и вообще госпожа де Сенанж вовсе не требует такой уж глубокой тайны, ее тщеславие жаждет всенародного триумфа, и вы окажете ей плохую услугу, если пожелаете хранить ваше увлечение в секрете.

– Вы меня подружили с госпожой де Сенанж более, чем мне бы этого хотелось, сударыня, – сказал я; – я совсем не думаю, что она почтила меня особым вниманием.

– Не думаете! – воскликнула она. – Я очень ценю вашу скромность; но вчера я не заметила в вашем поведении ничего подобного; и по тому, как вы отвечали на ее любезности, видно было, что вы вполне проникли в ее намерения и готовы пойти им навстречу.

– Я, право, не знаю, – ответил я, – каковы ее намерения; отвечая на ее любезные слова, я совсем не предполагал, что навлеку на себя ваши упреки.

– Что до этого, – с живостью ответила она, – то я никак не могу делать вам упреки; только любовь дает на это право; но дружба обязана предостеречь, и если вы видите с моей стороны нечто большее, чем простую дружбу, то вы заблуждаетесь. Кроме того, позвольте вам заметить, что учтивость вовсе не требует кокетничать и строить глазки.

– Право, сударыня, – воскликнул я, – я не знаю, что значит строить глазки; наверно, вы это знаете; госпожа де Сенанж расположена ко мне, но я не заметил с ее стороны желания понравиться, которое вы ей приписываете. Если оно в самом деле существует, то это ее тайна, мне об этом ничего не известно. Я отвечал, когда она ко мне обращалась, но разговор наш касался общих тем, и только самый беззастенчивый фат мог бы усмотреть в них какой-то скрытый смысл. Вы сами знаете, что мы секретных разговоров не вели.

– Даже и без секретных разговоров, – перебила она меня, – можно о многом договориться; условились же вы о свидании.

– Я просто обещал отнести ей куплеты, которые она хотела прочесть, – возразил я. – Не понимаю, в каком смысле это можно назвать свиданием.

– Если это еще не свидание, – перебила она, – то наверняка превратится в него. Разве не проще было прислать к вам человека за этими куплетами? И зачем вообще было говорить, что они у вас есть?

– Я сделал для нее то же, что сделал бы для всякой другой, – сказал я. – Господин де Версак помимо моего желания навязал мне эту обязанность. Если бы не он, я сегодня был бы избавлен от визита к госпоже де Сенанж, и вам не за что было бы меня бранить.

– Бранить? – повторила она, пожав плечами. – Это слово, по-моему, совсем не к месту. О нет, сударь, я и не думаю бранить вас. Я уже сказала вам, повторяю еще раз и, можете поверить: я говорю без всякой запальчивости. Какое мне дело, влюбились вы или не влюбились в госпожу де Сенанж? Вы вольны позорить себя, сколько вздумается.

– Позорить себя? – воскликнул я. – Что вы под этим подразумеваете?

– Ваши интимности с госпожой де Сенанж, ничего больше, – ответила она. – Люди всегда разделяют бесчестие тех, с кем связывают себя; дурной выбор говорит о дурном вкусе; остановить свое внимание на госпоже де Сенанж – значит признать публична, что вы недостойны ничего лучшего, и непоправимо уронить себя в глазах общества. Да, сударь, поймите, увлечение проходит, а грязный след недостойной связи остается навеки. А теперь мы можем ехать, если вам угодно, – закончила она, поднявшись с места, – я все сказала.