Семён Ласкин - Роман со странностями

В 1909 году переехал в Проскуров, где продолжал заниматься скульптурой.

В 1910 году был вынужден бежать за границу, так как я скрывался от воинской повинности.

Приехав в Париж, поступил в вечернюю художественную школу, где полтора года получал деньги от отца.

В 1911 —1912 годах, точно не помню, поступил в Русскую художественную Акаде­мию, созданную в Париже русскими художниками-эмигрантами, и существовал на средства от сбора платы от учащихся, доходы от устраиваемых вечеров или случайные средства от пожертвований меценатов. Я был секретарем правления этой Академии в 1913 году.

В том же 1913 году я принял участие как в корректуре и правке журнала, так и в писании статей в журнале «Гелиос», издававшемся при этой Академии и организо­ванном группой художников левого направления во главе с художником и поэтом Оскаром Лещинским. Я же был членом редакционной коллегии данного журнала.

В 1914 году, после объявления войны, я уехал в Египет, так как во Франции в это время была широко развита агитация и оказывалось давление на русских подданных с целью побудить их к вступлению в армию.

В Египте я жил в Александрии с 1914 года по 1919-й, работал как преподаватель частных уроков по лепке и занимался скульптурой.

В 1919 году я решил перебраться в Европу. Единственный путь для меня был через Палестину, ибо иначе я бы не мог въехать, не прибегая к помощи русского кон­сула, а к нему обращаться мне было нельзя, ибо у меня не было русского паспорта.

В городах Палестины, Яффе и Иерусалиме, я пробыл год, так как вынужден был зарабатывать деньги. После этого я поехал в Вену, где прожил до 1921 года. В Вене существовал на изготовление деревянных барельефов, которые мне реализовывали в Нью-Йорке мои родственники (бывшая жена моего брата Менасия — Тема Нафтальевна). Кроме того, у меня были небольшие сбережения, сделанные за время работы в Палестине.

В 1921 году я подал заявление в полномочное представительство Советской Рос­сии в Вене с просьбой разрешить мне вернуться в Советскую Россию. Помог мне в этом находившийся в Вене поэт Лившиц, член ВКПб, к коему меня рекомендовала группа венских еврейских поэтов, сочувственно относящихся к Советской России.

В конце 1921 года я переехал в Москву, где поступил на работу в политпросвет Краснопресненского района. Здесь по заданию политпросвета организовывал район­ную музыкально-художественную студию.

После организации студии в 1922 году уехал в Проскуров, где работал художни­ком в ЦОНО месяца полтора.

Опять вернулся в Москву. Не находя работы, несколько месяцев существовал на паек АРА. В получении пайка мне помогала еврейская Культур-Лига, существовавшая при еврейской секции наркомпроса.

В 1923 году поступил на работу в журнал «Жизнь национальностей» литсотрудником. Журнал издавался лит. информационным отделом Народного комиссариата национальностей. А через несколько месяцев перешел техническим редактором по ху­дожественной части (художник-техник) в Центроиздат.

В 1927 году я уволился ввиду ликвидации отдела.

Около трех лет я существовал на случайные заработки и пособие по безработице.

В 1928 году я переехал в Ленинград, женившись на Кригер.

В 1930 году поступил в журнал «Наука и техника» на должность литправщика.

В 1932 году был сокращен по упразднению должности и перешел на разовую работу как художник, встав на учет в горком ИЗО.

В 1934 году в сентябре поступил в детскую художественную школу Выборгского района педагогом по лепке.

Вопрос: Состояли ли вы в какой-либо политической партии?

Ответ: Нет, в политических партиях я не состоял, но принимал участие в социал- демократических кружках, хранил и размножал политическую литературу. Это было в Одессе и в Проскурове в 1905 и в 1906 годах.

Гальперин

...В середине ночи на допрос был вызван сосед, могильщик Серафимовского кладбища Сазонов. Могильщик ткнул ногой Гальперина и стал тяже­ло выбираться из-под нар. Место считалось особенно удобным, здесь ни­кто не давил тебя, ты был один на большом пространстве, сюда другие сокамерники не залезали. Гальперин торопливо заполз под койку. Народу было полно, и даже короткий покой немалого стоил.

Несколько минут Гальперин неподвижно пролежал на полу и наконец стал засыпать. Сазонова вызывали часто, ГПУ искало пропавшие ценности, и Сазонов с удивлением рассказывал, что следователей интересует моги­ла, в которую он будто бы зарыл золото.

У дверей сидели новенькие, и каждое опустевшее место тут же запол­нялось усталыми, измученными людьми.

Гальперин вытянул ноги и, боясь приподняться, стал совать под голову сверток, полученную в день ареста ватную телогрейку. «Господи, — думал он. — Неужели удастся хоть чуточку поспать? Неужели сегодняшняя ночь будет не такой трудной...»

Он медленно отключался и тут же услышал металлический щелчок замка. «Нет, это не за мной, — подумал он. — Я больше не могу не спать столько ночей...»

— Гальперин! — донесся голос.

«Здесь нет Гальперина! Гальперин умер!» — мысленно закричал Лев Соломонович, но он уже выползал из-под койки, поднимался, вставая сна­чала на четвереньки, потом на ноги, но все еще не просыпаясь.

По коридору шел покачиваясь, будто пьяный. Охранник тыкал в него рукой, вероятно, арестованный так и не приходил в себя. На лестнице Гальперин упал, скатился вниз, ударяясь спиной и грудью о каменные ступени. Боль наконец разбудила его. Он поднялся и несколько секунд простоял в глубоком недоумении, не соображая, что же произошло.

— Чеши, чеши! — прикрикнул охранник. — Ишь, стерва! Всё делают, лишь бы не идти на допрос...

Кабинет, в котором сидел Тарновский, был хорошо знаком. И Гальпе­рин, войдя в комнату с обширным письменным столом, двумя креслами и табуреткой у противоположной стены, встал около него, ожидая разреше­ния сесть.

Следователь неспешно листал бумаги. Лампа освещала густые рыжие волосы, веснушчатое молодое лицо, полосу бровей, таких же огненно­рыжих.

— Ну? — Тарновский даже не поглядел на арестованного. — Расска­зывай.

Гальперин молчал. Начало допроса всегда повторялось. Тарновский спрашивал нечто свое, давно решенное, но Гальперин просто не мог сооб­разить, чем же в конечном счете интересовался следователь.

— Простите, — после некоторого молчания спросил Гальперин. — Вы не уточните вопрос? О чем бы хотелось?..

— Ишь, какой вежливый! — воскликнул Тарновский. — Видно, следу­ет дать-по твоей антисоветской харе, это и будет моим уточнением. Гово­ри, что ты готовил против рабоче-крестьянской власти?

— Но я действительно не понимаю, о чем вы спрашиваете. Я худож­ник, и меня никогда ничего не интересовало, кроме живописи.

— Положим, положим! — рассмеялся Тарновский. — Тебя интересо­вало все. Далеко не каждого мы вынимаем из кровати с безногой любов­ницей.