Никола Седнев - В окрестностях Милены

Осветительные приборы, которые мы используем на съемках, они почему-то называют на театральный манер «юпитерами», хотя правильно ДИГи — дуги интенсивного горения, и с «юпитерами» они ничего общего не имеют.

Десятка два таких ДИГов рабочие операторского цеха вытащили на воздух со склада и принялись за их покраску.

Тут же стояло старое трюмо. А перед ним — Жмурик. Его было не узнать. Он, вальяжно поворачиваясь, разглядывал себя под разными углами в зеркале, точнее, свой новый, довольно приличный костюм. Причесанным этого пентюха я вообще никогда раньше не видел. Я обошел помощника администратора полукругом.

— Здравствуйте, — сказал он небрежно.

— Жмурик, ты ли это?

В окрестностях Милены

— Меня зовут Александр Леонидович, — обронил он.

— Та-ак, — сказал я. — Что случилось?

— В каком смысле, друг любезный? — все еще важно уточнил А. Жмыря, но уже немного занервничав.

— Как твои командировочки, железнодорожные билетики-с? Он ответил не спеша, параллельно изучая в зеркале свое лицо:

— Так ведь я уже этим не занимаюсь. Меня ведь повысили — назначили замдиректора киностудии. — И добавил задушевно-покровительственно: — Милейший, вы разве не знаете?

Он аккуратно продул расческу.

Лакей из пьес Островского исчез, появился новоиспеченный действительный статский советник. Все равно архаика. Фигляр негодный. Без архаики он не может. «Друг любезный», «милейший». Нравится человеку в девятнадцатом веке. Не хочет оттуда уходить. Самим собой, своим собственным современником, конечно, сложнее быть.

— А-а, — вспомнил я, — так ты теперь по хозчасти, вместо Самвела Ашотовича! Напоминание о том, что он стал старшим всего лишь над сантехниками и уборщицами, его несколько покоробило.

— У вас какое-то дело ко мне?

— Да нет.

— Всего вам доброго, — постно сказал он.

— Подожди, Жмурик...

— Александр Леонидович, — кисло поправил он, еле сдержав уже начавшую было непроизвольно зарождаться на губах обычную свою дурноватую улыбку.

Я догнал Жмурика на лестнице админкорпуса. Выражение лица у него было такое, как будто ему налили, а выпить не дали.

— Слушай, Александр Леонидович, а ведь ты маешься. Ты мечешься из одной крайности в другую.

— Ничего я не маюсь, — огрызнулся он и продолжил свое восхождение. Костюмчик с галстуком разительно контрастировал с его жлобской расхлябанной походкой.

— Слушай, а может, в тебе гибнет великий живописец — Репин, Ренуар?

— Издеваетесь? — осведомился он.

— Нет, погоди. Ты — будущий гениальный композитор! Моцарт, Бетховен!

— Смеетесь? — Он остановился. — Я даже нот не знаю... Да отстаньте вы от меня! — вдруг вспылил он. И вновь двинулся по ступенькам.

— Значит, в тебе зреет великий поэт!

— Да пошел ты, — сказал он тихо, но акустика на лестнице была хорошей.

* * *

Раздался звонок. Я открыл дверь.

На лестничной площадке со старым, перевязанным веревкой чемоданом у ног стояла Милена в достаточно нелепой позе: носки вместе, пятки врозь, плечи и брови подняты, руки разведены в стороны ладонями вперед — девочка из сиротского приюта, которой не досталось каши.

— Меня мама выгнала из дому, — сообщила она, шмыгнув носом. — Сказала: иди, греховодница, к чертовой матери к своему полюбовнику. Я спросила: так к чертовой матери или к полюбовнику? Что за слово вообще такое «полюбовник»? Какой вы мне полюбовник? Я говорю: мамочка, ты что, я даже не целовалась с ним ни разу, — тут Милена с сожалением вздохнула. — А она говорит: ты, блудливая кошка, наверное, чем-то еще похуже с ним занималась, мне даже стыдно вам повторить, что она предположила, в общем, извращение. Она мне так подробно описала разные извращения, которыми я с вами... ой... якобы занималась! В общем, я теперь стала прямо спец по извращениям! Вытолкала меня за дверь. Потом вот — чемодан с вещичками выбросила мне через окно... Вот. А что означает слово «растленная»?

Все это, как позже выяснилось, было, почти стопроцентным вымыслом. Но у меня в квартире появился новый жилец. Точнее, жилица. Довольно несчастная девушка-полуподросток, жизнь которой дома с матерью была таким адом, что она готова была удрать от нее куда угодно и к кому угодно.

Потянулись странные отношения.

По утрам я подходил к раскладушке и будил Милену всегда одними и теми же словами:

«Вставай, чудовище, в школу опоздаешь».

«Я не чудовище, я красавица. А который час?» — всегда одно и то же бормотала Милена, сладко потягиваясь и отбрасывая одеяло. Вставала она со все еще закрытыми глазами, тут же (иногда тут же, иногда спустя время) спохватываясь, что не совсем одета. «Ой! — восклицала, закрываясь впопыхах схваченным халатиком или чем попало под руку: — Не смотрите на меня, ну, пожалуйста!»

Отдельная поэма — утренняя очередь в туалет, ее бег: «Чур, я первая!» — «Ты там не утонула, давай быстрее». — «Нет, я книжку здесь читаю». — «Спасибо!»

Я же сказал, странные отношения.

* * *

Соседка вывела погулять здоровенную псину Рекса и заболталась с подругой. Рекс, обнюхав и «отметив» деревья, решил разобраться с Миленой, стоявшей со школьным портфельчиком в одной руке и целлофановым кульком в другой у моего четырехэтажного, дореволюционной постройки, с орнаментами и барельефами, дома.

Я как раз подходил и, завидев эту сцену, заспешил было, но моя помощь не понадобилась.

Милена присела на корточки и с приветливым интересом уставилась на пса, мчавшегося к ней с громким лаем.

Впоследствии я не раз с удивлением наблюдал ее взаимоотношения с собаками — странное дело, они вначале лаяли на Милену, но стоило ей взглянуть на них...

Когда я перепрыгнул через клумбу, Рекс уже вилял хвостом, а Милена, поставив портфель на асфальт, чесала ему за ухом:

— Приветик!

— Гав, — добродушно ответил Рекс.

— Ты кто?

— Гав!

— А я Милена. Гуляешь?

— Ав, — перейдя с нижнего «до» на «фа», сообщил Рекс.

— А я любимого жду, — сказала Милена, вся сияя. Я застыл, полувыйдя из-за дерева.

— Гав? — недоверчиво сказал Рекс. — Гав?..

— Конечно! Он чудесный, он лучше всех, — заверила его Милена. Тут Рекс ненадолго отвлекся — кошка пробежала мимо.

— Негодная кошка, — согласилась Милена.

— Гав, — согласился Рекс.

Тут Милена заметила меня, с отвисшей челюстью полуспрятавшегося, полувыглядывающего из-за дерева, и подбежала.

— Извини, пожалуйста, я опоздал...

— Я уже думала — что-то случилось! Я так волновалась! Я прямо с ума сошла...

Должно быть, вид у меня был довольно дурацкий — она осеклась, а потом повторила, но уже не скороговоркой, а медленно и шепотом, завороженно и счастливо:

— Я с ума сошла...

Я молча смотрел на нее. Милена попыталась было выйти из задумчиво-выжидательного состояния, переключившись на окрестности, но вернулась взглядом ко мне.